4. Кубанские казаки-некрасовцы в социально-экономической
и военно-политической структуре Крымского ханства

Итак, решение донских казаков покинуть родные места и уйти на Кубань увенчалось успехом в конце августа 1708 г. Безусловно, это был мужественный и в какой-то мере авантюрный поступок. На наш взгляд, никаких гарантий со стороны крымского хана по поводу своей безопасности казаки не имели. И хотя мы отдаем должное в разрешении проблемы хану Каплан-Гирею, последнее слово, несомненно, было за турецким султаном Ахмедом III. Нам не известно, когда произошло это событие, но думается, что уже в конце 1708 г. он был посвящен в суть вопроса. При этом в Стамбуле сознавали, что тем самым бросается вызов России, поскольку один из пунктов Константинопольского мирного договора от 3 июля 1700 г. обязывал стороны не принимать в свое подданство "природных" подданных обоих государств. Недаром в царском манифесте от 22 февраля 1711 г. (по случаю объявления войны Оттоманской Порте) в числе "неправостей" со стороны султана упоминалось "принятие Его Величества подданных бунтовщиков и изменников в свою сторону и держание неприятелей Его Величества в своей области" [163]. На деле обстоятельства складывались так, что у России шансы добиться выдачи некрасовских казаков были не особенно велики.

Временно занятый другими делами, Петр I тем не менее 24 декабря 1708 г. повелел азовскому губернатору И.А.Толстому: "О Некрасове, как возможно домогатца, и писать в Царь-город, чтоб ево и протчих воров на Кубань не принимали и к нам взаимно писали..." [164]. Внешне удивляет место составления письма - украинский г.Лебедин. Все, однако, станет ясно, если вспомнить об особом (личном) интересе царя к рассматриваемой проблеме. В ответном письме от 12 января 1709 г. губернатор уверял: "А ныне по письму вашего величества домогатца того стану всячески, чтоб оного вора отдали" [165]. Из текста письма также следует, что еще до получения царского повеления И.А.Толстой уже пытался отличиться на данном поприще, обсуждая вопрос о некрасовцах в декабре 1708 г. с Копычи-башой Алеем-агой, присланным на Дон из Стамбула с совершенно другими целями [166]. После переговоров губернатор отправил вместе с ним (по личной инициативе) письмо брату, П.А.Толстому, - российскому послу в Стамбуле с 1702 г. Прежде всего посол был информирован о том, что "вор... Игнатка Некрасов, изменя царскому величеству, отъехал з Дону на Кубань, прибрав к себе таких же воров... и Кубанцы ево приняли" [167]. Азовский губернатор просил брата приложить усилия для возвращения беглецов, добавляя, что, уже живя на Кубани, они активно вредят стороне "царского величества". По-видимому, в конце декабря 1708 г. - начале января 1709 г. П.А.Толстой, встречаясь с великим визирем, вел речь о донских казаках [168], о чем он донес Г.И.Головкину 3 января 1709 г. Действуя по совету визиря, посол предложил своему брату написать о казаках крымскому хану Девлет-Гирею, присовокупив к письму губернатора свое личное послание и богатые подарки (мех соболя) хану. И все это происходило, подчеркнем, в отсутствие прямых на то указаний от Петра I. Очевидно, братья Толстые, видные представителя российской военно-политической элиты, сознавали, что вопрос о бунтовских кубанских казаках весьма серьезный и далеко не праздный, вследствие чего "излишняя" самостоятельность вполне могла быть высочайше одобрена. Остается удивляться их прозорливости, поскольку упоминавшееся царское письмо, адресованное И.А.Толстому, было им получено только 11 января 1709 г.

По инициативе же посла из Стамбула в Азов был отправлен дворянин В.Блеклый, которому отводилась весьма важная роль. По прибытии в Азов ему предписывалось явиться к губернатору и, отдав посольские письма, "просить себе из Азова отпуску в Крым к хановой светлости". Первоначально, по-видимому, предполагалось, что В.Блеклый передаст хану подарки и письмо лишь П.А.Толстого, в котором, в частности, говорилось об обещании визиря послать повеление хану "имети и соблюдати доброе соответствование между обоими империями" [169]. П.А.Толстой также склонял хана к мысли о насильственном возвращении казаков - царских подданных, "дабы было прикладом всем прочим, которым бы так с вашей, как с нашей стороны могло бегство возбранено быть" [170]. Однако эта внешнеполитическая акция была взята под контроль в Петербурге. В итоге миссия В.Блеклого отправилась в путь "по именному... великого государя указу" [171], а к письму российского посла добавились еще два: от графа Г.И.Головкина и от азовского губернатора И.Л.Толстого. Если говорить коротко, суть притязаний российской стороны заключалась в словах того же И.А.Толстого: "Однако ж и ныне прошение свое предлагаю, чтоб оные казаки, царского величества изменники, отданы были паки в нашу сторону без замедления" [172]. Настоятельная просьба, очевидно, подкреплялась богатыми подарками каким-то особым "пластинчатым" соболиным мехом.

Вскоре после приезда В.Блеклого в Бахчисарай (последовавшего 4 июня 1709 г.) он был принят визирем крымского дивана. После вручения подарков посланец России заговорил о главном: "... чтоб отдать в сторону царского величества изменника Игнатку Некрасова с товарыщи, для того, что живет в стороне хана крымского и чинит пакости великие подданным его царского величества" [173]. Из показаний В.Блеклого следует, что хан уже якобы послал И.Некрасову указ о запрещении его казакам жить в Крыму, "для того что-де стал жить не мирно, казаки ево стали ходить на воровство", в частности грабить российские ватаги на Азовском море. Особенно приятны для В.Блеклого были следующие слова визиря: "И за то-де хан розсердился, велел Некрасова с Крыму выслать, чтоб промежду нас не чинил ссоры" [174]. Далее крымский дипломат уверял, что Некрасов, мол, уже ушел, "а куды, о том подлинно не знает; только-де слышали, что советался с обазою, чтоб ему быть у них, и обоза (абазинцы. - Д.С.) не приняли. Больше-де разсуждает ... пошел в кумыки, а подлинно не ведает" [175]. Когда же 13 июня состоялась встреча В.Блеклого с Девлет-Гиреем, тот заявил: "Что-де мне отдать, чево у меня нет. Я-де ему отказал и указ послал, чтоб он в Крыме и на Кубане не был, откуды и как пришел, так бы и ушел" [176]. По нашему мнению, для самого хана решение вопроса было очевидным: он не собирался выдавать России некрасовских казаков. Ограничившись отговорками о посланном им указе, хан складывал с себя тем самым всю ответственность за возможные в дальнейшем антироссийские действия последних. Не менее важными являются его слова о том, что "просили-де у меня и старые казаки, которые живут на Кубани, чтоб ему быть у них, а я-де им сказал: он мне ненадобен!" [177]. Это факт, рассматриваемый в одном контексте с другими данными (см. § 1 гл. 1), свидетельствует о близости отношений (как земляческих, так и религиозных) казаков из отряда И.Некрасова и донцов-старообрядцев, несколькими группами пришедших на Кубань в последней четверти XVII в. Таким образом, некрасовским казакам крупно повезло. Легко предположить, что в случае благоприятного для российской стороны исхода переговоров в июне 1709 г. их ждала кровавая расправа. И вот что интересно - ведь гетмана Мазепу с запорожскими казаками турецкие власти также не выдали царскому правительству. Осенью 1709 г. было принято решение переправить его в Крым, так как там издавна существовал обычай оказывать покровительство беглецам, просившим убежища на территории ханства.

Вместе с тем обращает на себя внимание пребывание казаков И.Некрасова на левобережье Кубани (примерно до начала 1712 г.), где власть крымских ханов была минимальной, вследствие чего они не смогли бы оказать своевременную помощь донцам в случае нападения на последних "закубанских черкес". Причем, как нам представляется, в большей степени речь тогда шла о самостоятельной позиции казаков, нежели ханском волеизъявлении. Тем не менее какое-то время в 1708 г. казаки находились и на правобережье Кубани, оставаясь там, очевидно, до смещения с престола Каплан-Гирея, последовавшего в конце того же года. Затем, находясь в тревожном ожидании нового правителя Крымского ханства, казаки решились перейти в Закубанье и временно там осесть.

Уже вскоре некрасовским казакам пришлось подтверждать свою верность их грозному покровителю - Девлет-Гирею II: 9 ноября 1710 г. Османская империя объявила России войну. Одна их татарских группировок напала на Правобережную Украину, продвинувшись к марту 1711 г. по ее территории до Белой Церкви [178]. Из отписки атамана донских казаков А.Кутейникова от 21 ноября 1711 г. царю Петру I следует, что Девлет-Гирей (с целью оказания "вспоможения" своим войскам) прислал на Кубань султана Каплан-Гирея "для сбору и высылки Кубанской орды к нему хану". По сведениям татарина Сюрютова (запись допроса которого составляет основу отписки), сборы закончились 21 января 1711 г. в урочище на р.Челбас (Усть-Чалбаши), "да с ним-де салтаном изменник вор Игнатка Некрасов, а с ним, вором-изменником триста человек" [179]. Но еще в декабре 1710 г. князь Д.Голицын писал Ф.М.Апраксину о том, что, по полученным им известиям, "некоторая орда со изменниками с Орликом и Войнаровским и Некрасовым имеет вскоре быть к Днепру под украинные малороссийские города..." [180]. А в мае 1710 г. состоялся набег на Украину кубанских татар, калмыков и все тех же "воровских казаков" во главе с И.Некрасовым. Содержание допроса одного из них стало известно самому Г.И.Головкину, который, оценив важность информации, приложил копию допроса к письму адмиралу Ф.М.Апраксину, где отмечал: "Писал ко мне... из Киева князь... Голицын... о выходе вора и изменника Некрасова к украенным городам, о чем изволите, доложа его царскому величеству, в вашей губернии о престороге того воровства учинить осмотрение" [181]. Что касается плененного казака, то на допросе он показал, что в числе 50 человек был послан И.Некрасовым "в малороссийские городы для возмущения и прельщения в народе, чтоб шли к нему, Некрасову, на Берды, а велел сказывать, будто при нем войска 10000" [182]. Частично миссия удалась: были установлены связи с казачьими есаулами в Кременчуге, Голтве и Власовке, "чтоб они подговаривали людей идти к вору Некрасову. И по их прелестям многие ис тех городков обещались итти. А товарищи ево - 38 человек остались на сей стороне для такова же возмущения и прельщения" [183]. Недаром власти обещали за содействие в поимке таких возмутителей "государево жалованье". Позже, 21 мая 1711 г., адмирал поспешил доложить царю о поимке "присланных от вора Некрасова шести человек шпионов ... о которых Вашему Величеству доносил письменно брат мой и уже оных в руках моих восемь человек" [184].

Косвенные данные [185] позволяют предположить участие некрасовских казаков в боевых действиях на Украине, причем определенные свидетельства можно усмотреть в донесении генерал-майора Шидловского от 28 января 1711 г., адресованного Ф.М.Апраксину: "А все ведомости доносятся в Киев, что на наши полки Некрасов с ордою будет, так намерены не только наши полки, чтоб весь и Белгородский разряд разорить и выжечь; перед султаном так обещал учинить (т.е. И.Некрасов. - Д.С.), за что многий презент получил" [186]. Некрасовцы участвовали в нападении татарских отрядов зимой 1710-1711 гг. на окрестности Азова, повторившемся туда набеге в мае 1711 г., а также некоторых других военных операциях во время войны 1710-1711 гг. 30 августа 1711 г. у р.Кубани произошел бой между войсками нураддина-султана, в числе которых находился сам И.Некрасов со 150 казаками и закубанскими черкесами, причем победа была одержана последними [187]. Последовательная позиция кубанских казаков выразилась также в их намерении участвовать в действиях турецкого флота летом 1711 г. Вопрос о нравственных оценках антироссийских деяний некрасовцев, сопровождавшихся грабежами и убийствами, довольно сложен. Мы уже частично высказывали свою точку зрения по этому вопросу. Следует, однако, добавить, что все поступки казаков необходимо рассматривать прежде всего в контексте их обязанностей как подданных крымских ханов. Иными словами, они не могли поступать по-другому, поскольку в противном случае их ждала неотвратимая расправа. И тем не менее, как это не прискорбно признавать, свой выбор некрасовцы сделали сознательно и добровольно, верой и правдой "отрабатывая" оказанное им авансом доверие.

В свете изложенного отметим, что имя некрасовских казаков далеко не случайно (и довольно часто!) фигурирует рядом с именами крымских ханов. Казаки находились на особо приближенном положении у крымских Гиреев и кубанских сераскиров, которые, подчеркнем, имели все основания доверять "инад'-казакам" и даже заботиться о них (см. далее). Везде, где было нужно, некрасовцы оказывались в первых рядах, и зачастую их поведение выгодно отличалось от поведения татар. 6 сентября 1711 г. казаки снова пострадали за свое рвение, будучи в составе группировки нураддина-султана, которую разбили войска П.М.Апраксина на Кубани при р.Чале [188]. Как правило, некрасовцы служили в коннице, быть может, отдельным казачьим отрядом. Неоднократно использовались их великолепные знания о землях Подонья, в том числе бродах, тайных тропах и т.п. Казаки как носители языка нередко обманывали местных жителей с целью, например, поимки "языков" и сбора необходимых крымцам сведений. Некрасовцев, попавших в плен, донские казаки обычно убивали, причем самыми мученическими способами: пробивли тело особого рода "якорем", а затем затем подвешивали за ноги [189].

Поскольку в течение 1711-1712 гг. Османская империя еще дважды объявляла войну России, то и некрасовцы не раз оказывались в разных районах боевых столкновений. Из письма графа Б.П.Шереметева к графу Ф.М.Апраксину от 22 марта 1713 г. узнаем о том, что, по оперативным данным, группа некрасовцев во главе с И.Некрасовым отправилась вместе с 5000 кубанцев в набег на донские городки. Другая их часть в составе все тех же "неприятельских людей" участвовала в набеге на территорию Ливенской слободы, Валуйского и Полтавского уездов, где "многие села и деревни разорили и людей в полон брали и рубили и облегли близ городов Валуйки и Полтавы" [190]. Возможно, именно об упоминавшемся набеге на Дон писалось в царской грамоте от 17 апреля 1713 г. со ссылкой на содержание отписки донских казаков: " ... мимо Каменского городка шло орды с пять тысяч человек... с теми же кубанцы есть и некрасовцы и черкасы" [191]. В августе 1713 г. кубанцы снова перешли Дон, разорив, в частности, массу казачьих городков по Хопру и Бузулуку. Бежавший из плена казак Тепикинской станицы Гаврила, прямо указывал на то, что "с той-де ордою ходит проклятый вор Игнашка Некрасов ..." [192]. А вот как оценивал роль атамана известный краевед П.П.Короленко: "Сам Некрасов, предводительствуя кубанскими казаками в татарских загонах, не щадил никого и своими зверскими убийствами вымещал злобу против правительства и русского царя за прежние гонения и поражения раскольников" [193]. И хотя одиозность подобного рода оценки налицо, следует признать, что не менее сомнительным выглядело бы оправдание жестокостей, совершаемых долгое время некрасовскими казаками в отношении российских подданных.

В последующие годы некрасовцы также отмечены в источниках своим активным участием в нападениях крымско-кубанских войск на территорию Российского государства. Термин "шпионы Некрасова" становится общепризнанным и общепринятым в российской делопроизводственной документации. Нужно отдать должное властям, превосходно понимавшим опасность такого рода "деятельности" казаков. Так, 10 мая 1715 г. шацкому коменданту О.Засецкому был направлен из Тамбова царский указ, в котором повелевалось усилить контроль в уезде за возможностью проникновения шпионов от "вора и изменника Некрасова", "и оных людей ловить и роспрашивая, присылать в Танбом тотчас, а от приходу и от незапных набегов от воров некрасовцев и кубанцов иметь осторожность, а для охранения посылать непрестанно в розъезды" [194]. В другом указе комендант извещался о поимке нескольких кубанских шпионов и их допросе, состоявшемся в Тамбове с применением пыток. Выяснилось, что по инициативе И.Некрасова они, переодетые нищими и старцами, направились с Кубани в "разные его государевы украйные по здешней черте городы для проведыванья и осмотрения его царевых войск" [195]. Задача им была поставлена краткосрочная - после получения сведений немедленно возвратиться на Кубань, поскольку вскоре намечался очередной набег. И действительно, в том же 1715 г. в Тамбове были "заподлинно" получены известия о том, что кубанская орда и "вор" Некрасов "пошли и реку Дон между казачьих городков Багаева и Бесергенева перелезли и Донец перешли ниже Быстрянска на сей бок" [196]. В том же указе говорилось о необходимости организации О.С.Засецким мер по поимке новых шпионов с Кубани, информировании местного населения по данной проблеме, а также учреждении специальных застав из "конных и оружейных людей". Российские власти предусматривают и иные меры: в 1720 г. указом Военной коллегии вводится смертная казнь за недонесение на некрасовских шпионов [197]. В октябре-ноябре 1722 г. на Дон посылаются царские грамоты о необходимости засылки собственных шпионов на Кубань, в том числе под видом "добрых купцов" [198]. Неоднократно донским казакам отправлялись царские распоряжения относительно мер предосторожности "против прихода крымцев, кубанцев, запорожцев и некрасовцев". Когда в 1720 г. удалось поймать беглого тамбовского крестьянина Сокина, шпиона И.Некрасова, то об этом факте как определенном успехе было сообщено на Дон в царской грамоте от 31 декабря 1720 г. Интересная деталь отмечена нами в фольклоре некрасовских казаков: в преданиях неоднократно говорится о попытках врагов погубить И.Некрасова, действовавших с помощью подкупа изменников из числа кубанских же казаков [199]. Скорее всего здесь зафиксированы отголоски вполне реальных попыток царизма подослать к И.Некрасову наемных убийц. Быть может, в одном из архивов Росси со временем будут найдены документальные тому подтверждения.

Были случаи, когда некрасовцы выдавали себя за жителей донских станиц; правда, хитрость эта не всегда удавалась. Так, донские казаки, переправлявшиеся через Егорлык в 1716 г., увидели двигавшихся неподалеку "человек девяносто-сто всадников". На все вопросы неизвестные отвечали "что будто и они донские же их казаки ис Паншиной и ис Кагалиной станиц и идут-де для добычи под Кубань" [200]. Однако бдительные донцы раскрыли обман и произошел бой. Один из самых кровопролитных по своим последствиям набегов на территорию России (в частности, Воронежскую, Казанскую и Нижегородскую губернии) состоялся в 1717 г. 16 июля 1717 г. царский слуга П.С.Салтыков с тревогой писал: "Некрасов, да Сенька Кобылской и Сенька Ворок с некрасовскими казаками великим собранием хочет идти под Царицын!" [201]. И действительно, в письме казанского губернатора С.Салтыкова от 8 августа 1717 г., адресованном в Сенат, говорилось, что, по оперативным данным, войско крымского султана Бахты-Гирея, в котором находились некрасовцы, остановилось верстах в трех "не дошед Царицына... у речки Елшайки" [202]. Примечательно, что в ходе возникших разногласий по поводу дальнейших действий И.Некрасов выказал собственное мнение - атаковать Царицын [203]. И это при том, что значительная часть крымской знати предлагала идти "для разорения сел и деревень вверх", а также на Пензу и Тамбов. Явившийся к царицынскому коменданту Беклемишеву беглый калмык заявил, что "всеконечно-де оные султаны и вор Некрасов намерились идти под Царицын и для приступу посланы немалое число лесниц" [204]. 3 августа кубанцы атаковали Пензу, но, не сумев взять ее, выместили неудачу на уездных дворянских усадьбах. Грабились и сжигались окрестные села, в плен попадали сотни людей. Из доношения в Сенат от вице-губернатора князя С.Путятина узнаем о массовом разорении "кубанскими воровскими людьми" сел в Симбирском, Саранском и Пензенском уездах [205]. Далее читаем: "А тех де кубанцев в собрании многое множество. Также-де есть с ними и русские. И от тех неприятельских людей в Нижнем Ломове собрався грацкие и уездные люди сидят в осаде" [206]. Судя по документам, набег был широко и правильно организованным предприятием. Неоднократно использовались шпионы, отправляемые вперед основных сил и сообщавшие о состо янии тех районов, в которых предстояло совершить очередной грабеж. Кстати, свои услуги, в качестве знатоков местности, предлагали татарам русские люди, бежавшие до того на Кубань под воздействием агитации некрасовцев [207]; да и сами казаки были здесь явно не на последних ролях. Однако когда орда, отягощенная добычей, направлялась на Кубань, ее настигли между Волгой и Доном, в урочище на р.Бедерле, донские казаки, предводительствуемые В.Фроловым. 11 августа 1717 г. произошла ожесточенная битва, в ходе которой, по разным данным, удалось отбить от 1000 до 1500 российских пленных, уничтожить до 500 кубанцев [208]. Из допроса одного из пленных кубанцев следует, что некрасовцев участвовало в том походе до 200 человек.

24 октября того же года на Дон бежали два татарина, они предупредили о намерении Бахты-Гирея "первым зимним путем иттить под Черкаской и под верховые их казачьи городки всеконечно для разорения" [209]. По их словам, султан, не распуская татар, намеревался "подозвать" с собой в поход бесленеевцев, темиргоевцев и, конечно, некрасовских казаков. Набег на Дон все-таки состоялся: 25 января 1718 г. султан Бахты-Гирей "с кубанской ордой в 10 000 человек" пытался овладеть Черкасском, устроив пожар в его окрестностях [210]. Правда, чрезмерная его самостоятельность вызвала резкое недовольство со стороны крымского хана. Вернувшийся в мае 1718 г. из Большой Кабарды сын хана, Селим-Гирей, собрав основательные силы (в том числе некрасовцев, руководимых лично И.Некрасовым), дал на Кубани султану бой и одержал победу [211]. Впоследствии некрасовцы неоднократно оказывались втянутыми в процессы выяснения отношений между крымской знатью, порой их притеснял даже кубанский сераскер, которому они непосредственно подчинялись [212]. Благодаря одному из таких фактов, относящемуся к 1728 г., исследователям стало известно имя сына И.Некрасова - Михаил [213], зафиксированное также в некрасовском фольклоре.

Однако жизнь некрасовских казаков на Кубани характеризуется не только их непосредственным участием в русско-турецких войнах. Ненависть к ним со стороны российских властей подкреплялась и так называемым сманиванием, которым казаки занимались десятилетиями. Архивные документы пестрят сообщениями о беглых казаках, крестьянах, причем география побегов вовсе не ограничивалась землей Войска Донского. Правда, мы с большим скептицизмом относимся к мнению Ф.В.Тумилевича о том, что из 500 тыс. людей, бежавших из России в период с 1719 по 1741 г., "немало" пришло на Кубань к некрасовцам [214]. Вряд ли число свободного восточнославянского населения Крымского ханства существенно превышало тогда 10 тыс. душ обоего пола: массового там появления "неверных" просто-напросто не допустил бы крымский хан. Вместе с тем стоит отметить, что Кубань постепенно становилась для потенциальных беглецов (в том числе старообрядцев) местом, где "староверят и за старую веру не гонят". В 1720 г. возникло одно из характернейших для того времени дел, истоки которого относились к ноябрю 1719 г. Донской казак С.Серый обвинил в своем "извете" медведицких казаков Ф.Усачева и Ф.Блинова в том, что они "подзывали с собою казаков итить у изменнику Игнашке Некрасову на Кубань" [215]. Розыск длился более 4 лет, к его ведению оказались причастны Воронежская губернская канцелярия и государственная Военная коллегия. Более того, 21 марта 1724 г. по указу Петра I ГВК приказала розыск продлить (на три недели), "и что учинитца прислать при доношении ведение без укоснения" [216]. Процесс охватывал все новых свидетелей, Ф.Минаева же и Ф.Блинова пытали на дыбе, секли кнутом, добиваясь одного, чтобы те повинились и указали своих сообщников. Ф.Блинова не спасло сказанное "слово и дело" - его снова отправили на дыбу [217]. Как видим, органы власти действовали жестоко, но осознанно, признавая опасность для существующего порядка как некрасовской агитации, так и вероятного сговора в среде донских казаков. В декабре 1720 г. по всем донским казачьим станицам было объявлено (на основании царского указа) о строжайшем "престережении" шпионов, "которые иногда посылаютца... с Кубани от... изменника Некрасова, и таких бы сыскивать, ловя, чинить им розыск" [218]. Особая ответственность возлагалась на станичных атаманов, которым в случае "несмотрения" грозила смертная казнь. В 1727 г. возникло новое дело о некрасовских шпионах - на этот раз по доносу яицкого казака Ф.Медведева "на казака Якушку Резенку с товарищами, которые присланы от Некрасова для подговору на Кубань попа и других единомышленников русских раскольников, живших в Донских городках на Миусе, да в зимовьях и землянках по Деркуле" [219]. Выяснилось, что уже весной 1720 г. они намеревались бежать на Кубань к И.Некрасову и С.Кобыльскому. Удалось схватить всех обвиненных казаков, кроме самого Я.Резенки, причем в ходе допросов обнаруживались новые имена, новые места деятельности агентов И.Некрасова. При этом основной мотив бегства донцов на Кубань в данном случае - их убежденность в свободном там вероисповедании, что, по словам И.И.Дмитренко, было слишком заманчиво "для массы раскольников, так часто покидавших родину по подговорам агентов Некрасова и его последователей" [220]. И такого рода примеры [221] были массовыми в XVIII в., причем остается только удивляться вере беглых казаков в то, что на Кубани их не продадут в рабство и что "под рукой" крымского хана им будет жить намного легче, чем в России.

Бегство на Кубань в 1752 г. восьми казаков Маноцкой станицы [222] привело к рассмотрению наболевшего для России вопроса на довольно высоком дипломатическом уровне - в Стамбуле. Договариваться с ханом было бесполезно - на все претензии от отвечал, что, хотя и посвящен в суть вопроса, помочь ничем не может. Российский поверенный в Стамбуле Обресков предъявил ноту оттоманскому правительству, в которой прозвучало требование не принимать более беглых на Кубань и к присяге их не приводить. Быть может, с вручением этой ноты совпал разговор Обрескова с верховным визирем, состоявшийся 22 марта 1753 г. Российский представитель тогда заявил, что "для лутчаго примеру и оказания подданным мало сведующим, сколь много высочайшие дворы дружелюбно жить желают, всех прежде помянутых (беглецов. - Д.С.) возвратить, таким способом импонируется подданным, а преступники из головы вымут безопасное прибежище которым оные обнадежены" [223]. Визирь с этим предложением согласился, заявив, в свою очередь, что тех беглецов, которых уже удалось схватить, начали передавать российской стороне. Безусловно, многое здесь зависело от позиции крымского хана, а он относился весьма лояльно к появлявшимся время от времени на Кубани беглым российским подданным. Одно время разыскиваемые восемь донских казаков находились в Ени-Копыле, а на требование посланца от Войска Донского М.Барабанщикова их выдать сераскер отвечал, что "от донского атамана о том не писано, а когда-де писано будет, в то время и расправитца может" [224]. Примечательно, что история с этими казаками рассматривалась в дипломатических кругах даже в 1753 г., причем косвенные данные показывают, что предполагаемыми местами их поиска были поселения некрасовских казаков на Кубани [225]. За беглыми казаками устраивались погони, организовывались специальные заставы [226], однако чаще всего беглецам удавалось беспрепятственно попадать на Кубань. В источниках многократно зафиксирована следующая особенность: донские казаки бежали, в частности, туда не абстрактно, но желая попасть именно к некрасовцам. Так, обер-комендант крепости Св. Дмитрия Потапов писал в своем донесении от 5 мая 1768 г. о том, что "прошедшей осени российские люди к некрасовским казакам, которые под командою кубанского сераскера, человека по два и по три о двуконь приезжают и которых некрасовские казаки к себе принимают"[227].

Отметим, что на кубанское направление движения российских старообрядцев влиял, очевидно, не только факт благоприятных там условий проживания некрасовских казаков, но, возможно, и доходящие до первых слухи о наличии в регионе старообрядческих священников и даже монастыря. В данном случае речь идет об активной деятельности на Кубани в 1750-х гг. старообрядческого епископа Анфима (см. выше). Еще раз отметим, что приезда его на Кубань в 1753 г., там уже имелся старообрядческий епископ Феодосий

Не подлежит сомнению, что некрасовцы представляли собой сложную проблему для российской стороны не только своим своеобразным отношением к России (находившим порой негативные формы выражения), но также опасностью подражания их примеру со стороны российских подданных, что сулило многие неприятности. Даже в 1773 г. на заседании высших сановников Российской империи в г.Санкт-Петербурге признавалось, что возвращением некрасовцев могло бы "истребиться" на Кубани пристанище для беглых донских казаков. Немаловажным является вопрос - с какими целями некрасовские казаки агитировали российских подданных покидать родные места и переходить на жительство в Крымское ханство. Причем вряд ли некрасовцы вступали в особо тесные контакты (браки, совместное проживание в одних и тех же городках) с новопришлыми, хотя для донских казаков (по крайней мере верховых) исключения, конечно же, предусматривались. Если учесть данное обстоятельство, то мы согласны с мнением П.П.Короленко, отмечавшего: "...выходившие же после того (т.е. 1708 г. - Д.С.) из России и Донского края на Кубань раскольники, принимая имя некрасовцев, селились в Ирле, Зальнике и других слободах при устьях Кубани и на соседнем берегу Азовского моря" [228]. Одна из целей описанных действий казаков-некрасовцев заключалась, очевидно, в необходимости пополнять свои ряды в результате гибели казаков в сражениях, естественной убыли населения и т.п. Другое обстоятельство видится нам в том, что сманивание в целом было характерно для казачьих новообразований Северного Кавказа, особенно в ранний период их существования. В этом отношении еще раз подчеркнем, что некрасовцы являлись лишь составной частью первого Кубанского казачьего войска, хотя, на наш взгляд, и преобладающей.

Возвращаясь к событиям службы некрасовцев крымским ханам, отметим, что казаки использовались ими не только во внешнеполитических акциях военного характера. Так, в августе 1733 г. около четырехсот некрасовских казаков участвовали в нападении на ногайцев и изгнании их с Кубани [229]. Летом 1735 г. крымский хан отправил в Кабарду "для взятия языков" специальный отряд в составе крымских татар и некрасовских казаков [230]. В 1737 г. донскому казаку Кульбакову, посланному в Азов под видом купца, довелось разговаривать с одним из некрасовцев - И.Мельником. Тот, в частности, заявил (не раскрывая, впрочем, цели), что вместе с другими шестью казаками-некрасовцами и "приданными" к ним рабочими занимается по приказу азовского паши (!) строительством по разным рекам больших мостов, "коими может хотя бы какое войско и тягость в скорости пройтись" [231]. Речь, по-видимому, шла не столько о непосредственном их участии в дорожном строительстве, сколько об организаторской роли, сопряженной, быть может, с имевшимися у казаков инженерными навыками. Одним из театров военных действий в ходе войны 1735-1739 гг. стал Крым, хотя и кубанский регион неоднократно становился ареной кровопролитных сражений. В июне 1736 г. состоялся поход туда российских войск при непосредственном участии донских казаков и калмыков хана Дондук-Омбо. Однако неудачи преследовали войска одна за другой. В частности, кубанский сераскер скрылся вместе с детьми хана Бахты-Гирея в труднодоступных местах, откуда "достать" его оказалось невозможным [232]. Все те же некрасовцы вместе с горскими татарами, как писал Д.Ефремов в Коллегию иностранных дел, "при нужных переправах Кубани реке собравшись немалыми партии... трерятствию (возможно, препятствию. - Д.С.) нашему воинские преуготовления учредили, что мы, видя немалые свои старания и труды, к лучему восприятию в действа производили, но полезных способов изобресть не могли, понеже в нынешнее время зело в Кубани вода велика" [233]. Впоследствии начались проблемы с провиантом, калмыки стали резать лошадей. С общего согласия было решено вернуться назад, и по воле генерал-фельдмаршала де-Лесси (Ласси) кубанский поход отложили до августа того же года [234]. Однако в силу особого ряда причин военные действия на правобережье Кубани возобновились лишь осенью 1736 г. На сей раз калмыки и донские казаки действовали более успешно. С 26 ноября по 3 декабря, писал П.П.Короленко, "свирепствовали" они в кубанском крае: "В этот набег кубанские жители вконец были разорены, многие из них убиты, многие потонули в Кубани... через которую кубанцы искали спасение бегством на другой стороне реки; жен и детей до 10 000 взято в плен" [235]. Некрасовцы также пострадали в ходе похода - был сожжен один казачий городок, хотя в целом от расправы им удалось спастись, "убравшись ... в крепкие места" [236]. Правда, здесь имеются разночтения. П.П.Короленко, к примеру, привел в своей монографии свидетельство кубанского казака Н.Гусека о разорении трех некрасовских станиц [237], а Е.Д.Фелицын, также опиравшийся на архивные материалы, отнес показания этого человека к 1738 г.

Один из самых широко организованных походов на территорию Российского государства состоялся в конце 1737 г. Войско, возглавляемое сераскером Селим-Гиреем, составляло, по разным оценкам, от 6 до 10 тыс. человек. Помимо татар, в его состав входили представители горских народностей, турки и 105 некрасовских казаков, которыми тогда командовал некто Елга-Султан [238]. Отправившись сначала под улусы Дондук-Омбо, орда перешла Дон, пройдя между Цимлянской и Кумшацкой станицами. Не встретив серьезного при этом сопротивления, враги приступили к массовому разорению казачьих поселений. Особое неистовство проявили некрасовцы при осаде Кумшацкого городка, который, очевидно по их настоянию, был сожжен [239]. И хотя нападение оказалось кратковременным, потери для региона были весьма существенными: взято в плен 868 человек, убито и ранено - 42, сожжено 12 400 копен хлеба, 300 домов, 350 базов, 30 кухонь, 8 хуторов, угнано более 4 тыс. лошадей, более 30 тыс. крупного и мелкого рогатого скота [240]. Получив донесение от донского атамана Фролова от 7 августа, императрица Анна Ивановна повелела Сенату отправить на Дон грамоту о необходимости подготовки ответного похода на Кубань. Однако вскоре в ее руки попало новое донесение с Дона (содержащее более подробное описание последствий набега), и на свет появилась царская грамота от 11 сентября 1737 г., в которой донским казакам повелевалось: "... те приключенные от Кубанцов и некрасовцов нашим Донским казакам разорение и гибель людей, не запуская вдаль, еще сею осенью оружием отомстить и страждущих в плене высвободить стараться" [241]. 1 ноября 1737 г. объединенное войско (из донских казаков, солдат капитан-поручика Лопухина, татар) перешла Дон. Позже произошло его объединение при р. Ея с калмыками Дондук-Омбо и началось движение по территории ханства. Сильно пострадали татары, а некрасовцам удалось в очередной раз избегнуть заслуженного наказания. Лишний раз подтвердилось выгодное в топографическом отношении расположение некрасовских городков - лишь один из них, Хан-Тюбе, был сожжен добровольцами, вооруженными одними копьями, сумевшими вплавь добраться "на один остров" [242]. К тому же некрасовцы вовремя покинули свои жилища и "на островах между багнами в крепких местах вооруженно засели". При взятии городка все же два казака были убиты, а добыча их врагов составила 1 тыс. голов рогатого скота [243]. Временное пристанище некрасовцы, ушедшие "из городков своих за багненные протоки на острова в крепкие места", нашли, возможно, на левобережье Кубани, поскольку "выбежавший из-за Кубани" казак Я.Коржихин заявил о том, что казаки намеревались бежать в горы (т.е. Закубанье), если р.Кубань и протоки покроются льдом [244].

Конец 1730-х гг. еще несколько раз отмечен в источниках участием некрасовцев в военно-политической жизни Крымского ханства. В 1738 г. ногайский владетель Касай-мурза отправил под Азов для взятия "языков" своего зятя с группой из 18 человек, в составе которой находились четверо некрасовцев [245]. Миссия вполне удалась - было поймано два человека, сообщивших немаловажную информацию о том, что "на Дону ни одного военного человека не стало, а все вышли в Крым". Вероятно, именно некрасовцы как знатоки местных условий и носители языка сыграли основную роль в их поимке. Для подтверждения полученной информации на Дон и в калмыцкие улусы отправилась еще одна партия - 30 татар и 10 некрасовских казаков [246]. Впоследствии же предполагалось совершить набег на многострадальные казачьи станицы на Дону. Отметим также, что некрасовцы, как и татары, захватывали людей в плен, часть которых оставалась, по-видимому, у них после возвращения из походов на Кубань. Из донесения Д.Ефремову базового татарина Айтака от 16 мая 1739 г. (посланного к сераскеру Селим-Гирею с письмами об обмене пленными) следует, что сераскер выделил татарину специальных нарочных, которые должны были ездить с ним по Кубани с целью розыска невольников и их покупки, в том числе у "изменников некрасовских казаков, у коих... имелось более полону, нежели как у татар" [247]. В августе 1739 г. некрасовцы (12 человек) снова участвовали в набеге на земли в районе Черкасска [248]. Несмотря на заключение в том же году между Россией и Портой Белградского мирного договора, территория Крымского ханства продолжала оставаться регионом потенциальной угрозы для российской стороны, влиявшим к тому же на международные отношения [249]. 4 июня 1747 г. в Черкасск вернулись с Кубани казаки-разведчики. В своих показаниях они сослались, в частности, на разговор с неким кубанским татарином, разговаривавшим с одним из некрасовцев. Тот рассказал, "что приказ-де им отдан готовить хлеб на девять недель, а для какого похода - неизвестно" [250]. В 1752 г. казаки фигурировали в составе крымского войска, собравшегося с неизвестными российскому информатору целями на правобережье Кубани [251]. Еще двум российским шпионам, Васильеву и Данилову, удалось узнать о нахождении кубанского войска - "в урочище Аганлы (районе Ангелинского ерика? - Д.С.) расстояния от Копыла езды верхом часа на четыре", - в состав которого наряду с татарами входили некрасовские казаки и запорожцы [252]. И хотя впоследствии некрасовцы временно были распущены по домам, затем их снова, численностью до 500 человек, мобилизовали во вновь собранное войско. Поход сначала намечался с целью разорения подвластных хану людей, живущих на "Инчике (Керменчике? - Д.С.) и на Орпе-реке" (Урупе? - Д.С.), а потом предполагалось пойти на бесленеевцев. Частично эти планы осуществились. Из документа от 23 октября 1752 г. следует, что та группировка "подлинно стоит на Лабе и Орпе реках и тем-де войском взято... бешелбойцов мужеска и женска пола тритцать два человека да три коша з баранами, и рогатой скот весь без остатку [хотят] отогнать" [253]. На основании изложенных фактов мы считаем, что не стоит переоценивать самостоятельность некрасовцев при совершении ими многократного перехода границ Крымского ханства, как это иногда делают отечественные исследователи [254].

Выбрав проблемный принцип описания исторического прошлого некрасовских казаков, временно отстранимся от анализа их военной истории и перейдем к проблемам иного рода, связанным, в частности, с социально-психологическими аспектами. Одним из таких вопросов, определявшим жизнь некрасовских казаков на протяжении веков, является политика российского царизма в их отношении. По нашему мнению, она может быть подвергнута периодизации, причем в уже 1997 г. автором были обоснованы основные ее составляющие [255]. Итак, первый этап определяется нами следующим образом: 1708-конец 1730-х гг. Период характеризуется долговременными агрессивными действиями царских властей и казаков по отношению друг к другу. Безусловно, в первом случае особую роль играла личная позиция Петра I, всеми способами стремящегося добиться максимальной нейтрализации казаков, включая их физическое уничтожение. Как уже отмечалось, для достижения поставленной цели царизм использовал дипломатические акции, военные операции, шпионские мероприятия, осуществлял меры по предотвращению агитации некрасовских шпионов и побегов российских подданных на Кубань. По всей видимости, имели место попытки убийства И.Некрасова, санкционировавшиеся центральными властями. Проблемы, связанные с разрешением "некрасовского вопроса" неоднократно рассматривались на самом высоком уровне - заседаниях Верховного Тайного Совета, Военной коллегии и пр. Следует сказать, что "воровство" кубанских казаков, несомненно, выделялось российской стороной в особый род антироссийских деяний, совершавшихся с территории Крымского ханства. Надо отдать должное противникам некрасовцев, сознававшим, что те всегда будут представлять собой потенциальную угрозу, причем не численностью, а своими поступками и примером "процветания" под властью правителей мусульманского Крыма, опасным для подражания. Основа данной концепции закладывалась именно в 1710-1730-е гг., причем в конце 1730-х гг. царизм, понимая, что традиционными способами проблему не решить, переходит к другим способам.

В правление императрицы Анны Ивановны (1730-1740 гг.) некрасовцам впервые было предложено вернуться в Россию. Архивные документы, опубликованные Е.Д.Фелицыным, косвенным образом свидетельствуют о том, что связывалось это с событиями русско-турецкой войны 1735-1739 гг. Для казаков, долгие годы сражавшихся против России, известие о царском предложении было, конечно, ошеломляющим и внушающим опасения. Вот что говорил в 1737 г. бежавший из-за Кубани казак Я.Коржихин: "Бедные казаки в разговорах объявляют тайно, что намерены бы идтить по-прежнему под Державу Российской Государыни, а другие, большая часть, идтить не хотят и за другими того смотрят, и перепоручились круговыми поруками и всему бедному народу объявляют, что российская Государыня никак их в вине не простит и по приходу их на Дон повелит всех перевешать" [256]. Еще один беглец, Н.Гусек, отмечал в своих показаниях, что желающих вернуться в Россию некрасовцев вполне достаточно, но есть и такие, которые "стращая, удерживают и разглашают, якобы когда возвратятся, все казнены будут, а хотя-де и казнить не будут, то у всех старую веру отнимут и затем (колеблющиеся. - Д.С.) идти боятся" [257]. Несомненно, для казаков указанные годы были временем складывания образа врага (царизма), обоснования идей о справедливости борьбы с ним, невозможности при его существовании возвращаться в Россию (первый завет). Данные обстоятельства отражены в преданиях и "Заветах" некрасовских казаков, формирующихся на Кубани уже в первой половине XVIII в. [258]. При характеристике этапа не стоит также забывать о добровольном их участии в набегах на российскую территорию, причем последовательность казаков в данном аспекте находила, как уже говорилось, самые негативные формы выражения (см. выше). К тому же следует учитывать, что в это время часть некрасовцев представляла собой непосредственных участников Булавинского восстания, помнивших о кровавых расправах, устраиваемых над непокорными донскими казаками. Таким образом, не исключен мотив личной ненависти казаков к царизму, подкрепляемый враждебными по отношению к ним действиями со стороны России после 1708 г. Впоследствии же особое к нему отношение стало обосновываться традицией (в том числе преданиями), хотя о ненависти уже говорить не приходилось. Столкнувшись с реальной угрозой быть обвиненными в сговоре с российской стороной и опасаясь возможных репрессий со стороны крымских властей, какая-то часть кубанских казаков решилась перейти на новое место жительства - в Подунавье. Несомненно, среди них были и некрасовцы, руководствовавшиеся в первую очередь заветом: "Царю не покоряться, при царизме в Россию не возвращаться". С нашей точки зрения, неубедительными выглядят утверждения некоторых авторов [259] о влиянии на процесс казачьей эмиграции в европейскую Турцию продвижения России в Приазовье. Ведь по Белградскому мирному договору земли межу Доном и Еей объявлялись нейтральными, своего рода буферной территорией. Так или иначе, но к концу 1730-х гг. политический раскол в первом Кубанском казачьем войске стал свершившимся фактом. А поскольку в основу данной периодизации положены критерии количественных и качественных изменений в наблюдаемом явлении, то это время с полным основанием может быть признано в качестве водораздела двух основополагающих этапов взаимоотношений интересующих нас сторон.

Второй этап определяется нами в следующих хронологических границах: конец 1730-х гг.-1917 г. Главные события происходили в правление императрицы Екатерины II (1762-1796 гг.). Частично некрасовцы подпадали под мероприятия царского правительства в отношении старообрядчества (например, по указу от 14 декабря 1762 г. [260]), что было связано с хозяйственно-финансовой политикой царизма. Другая часть официальных документов относилась непосредственно к некрасовским казакам: царский указ от 12 августа 1769 г., приказ императрицы Г.А.Потемкину от 15 апреля 1784 г. ("О мерах предосторожности при возвращении в Россию беглых запорожцев и некрасовцев"), постановление Государственного Совета от 29 июля 1773 г. и др. Своего рода венцом такой последовательной политики царизма стало Высочайше утвержденное положение Кабинета министров от 15 мая 1834 г. ("О дозволении некрасовцам и другим российским подданным возвратиться из Турецких владений"; подробнее см.: §1 гл. 2). В конце XIX - начале ХХ в. наблюдается усиление внимания Российского императорского посольства в Стамбуле к колонии некрасовцев на оз.Майнос, причем действия этого органа способствовали укреплению связей казаков с Россией, развитию их устойчивого к ней интереса, а в конечном итоге - осознанной (добровольной) реэмиграции. Следует добавить, что связь "некрасовцы - российские императоры" представляется нам обусловленной не только сугубо политикой и преследованием царизмом практических целей. Необъяснимое (иногда болезненное) любопытство влекло представителей высших кругов к бунтовским некогда казакам. Скажем так, ни одной компактной группе восточнославянского старообрядческого населения за границей в XVIII-XIX вв. не выказывал российский царизм такого адресного, целенаправленного внимания, как делал это он по отношению к некрасовским казакам на Кубани и в Османской империи. Некрасовцы же, несмотря на доброжелательную российскую позицию (по поводу возможной реэмиграции), в указанное время упорно сохраняли иное подданство, чему было немало объективных причин.

И даже возникавшие время от времени благоприятные ситуации не приносили изменений. Так, 1 июля 1757 г. в С.-Петербург был направлен из Кабарды майором кизлярской команды П.Татаровым рапорт, содержание которого сводилось к следующему: 19 июня того же года к майору приехали кабардинские владетели М.Кургокин и К.Атажукин, заявившие о том, что "ныне-де известия приходят, некрасовские кубанские казаки переговаривают, по-прежнему склонитца к российской стороне и принесть ему императорскому Величеству винную покорность" [261]. При этом некрасовцы выказывали пожелание, чтобы императрица "соизволила находящагося при них атамана утвердить таким же беспременным, как на Дону Данила Ефремов, також достойных людей старшинами"[262]. Кабардинцы вызвались быть в деле посредниками, намереваясь отправить на Кубань своего человека для получения дополнительных сведений; была также достигнута договоренность о подробном информировании П.Татарова по поводу дальнейших событий. Майор отмечал в рапорте: "Ежели ими оные заподлинно известия получены будут и оныя некрасовские казаки по прежнему склонятся к российской стороне, обнадеживал (владетелей. - Д.С.) Ея Императорского Величества высочайшею милостию и награждением" [263]. Однако дальше взаимных обещаний дело не продвинулось, и не исключено, что отказ вести переговоры последовал со стороны кубанских казаков. Наконец, в 1911 г. при активной помощи со стороны различных российских органов первая группа некрасовских казаков переехала в Россию, положив тем самым начало их массовой иммиграции из Турции. Второй этап взаимоотношений казаков и царской власти представляется можно разделить на два подэтапа: первый - середина 1730-х гг. - начало 1880-х гг., когда казаки присоединяются к единоверию, когда постепенно укрепляются их связи с Россией, когда растет и крепнет убеждение, что и при царизме можно переселяться в Россию, спасая "некрасовскую кость"; второй - начало 1880-х гг. - 1917 г. Таким образом, второй этап заключал в себе немало тенденций, обусловивших дальнейшее развитие "некрасовской эпопеи" и способствовавших в конечном итоге ее логическому концу - "возвращению к своему языку".

Для выяснения обстоятельств, препятствовавших реэмиграции казаков в Россию до 1911 г., необходимо осветить вопрос взаимоотношений некрасовцев и крымских ханов. В § 1 настоящей главы частично было показано, что именно в благожелательном отношении ханов следует видеть основу полноправного проживания казаков в регионе. Данную особенность понимал еще П.П.Короленко, писавший в 1899 г. следующее: "Крымские ханы со своей стороны уважали некрасовцев, любили и доверяли им более, чем своим татарам, за которыми казаки даже присматривали на Кубани, и в случае... волнения кубанских жителей, принимали меры к усмирению недовольных, что ставило их нередко в неприятные отношения к туземцам, которые за это не любили ... казаков и иногда так притесняли, что последние просили хана о переводе их с Кубани в Крым" [264]. Так, в августе 1739 г. некрасовцы вместе с сераскером Селим-Гиреем переправились морем в Крым, узнав о походе на Кубань российских войск [265]. Скорее всего, подобного не могло бы произойти без согласования с ханом, причем такого рода факт (а он единичным не был) свидетельствует о военных заслугах казаков перед крымским престолом. Возможность данного развития событий предусматривалась еще в июне 1739 г., что следует из донесения Аллагула-аги атаману Д.Ефремову. Информатор извещал тогда войсковые власти, что среди кубанских жителей ходят слухи о возможном на них нападении донских казаков и калмыков. В случае их подтверждения местные жители "возмут чрез море в Крым, а кои не успеют в Крым уйтить, то разве к Черному морю уходить будут" [266]. Некрасовцы, сообщал Аллагул-ага, "в одну станицу за Кубаном на Ягисе (?) поселились, а одна станица, называемая Савельевцы, домов с шестдесят на старом месте за Кубаном остались и живут" [267]. Интересно, что хан Менгли-Гирей специально к некрасовцам отправил своего посланца с предложением перейти на жительство в Крым. Кстати, именно этот хан держал при себе (надо думать, в виде личной охраны) сотню некрасовцев во главе с сотником Афанасием Черкесом [268]. На лестное предложение хана некрасовцы ответили: "Егда с Кубани кубанцы в Крым не пойдут кочевать, то-де и оне некрасовцы в Крым жить не пойдут" [269]. Однако, как уже говорилось, позже казаки свою позицию пересмотрели и временно покинули свои кубанские городки.

Еще одно характерное событие произошло в конце 1750-х гг., когда некрасовцы, притесняемые некоторыми кубанскими султанами, были временно переселены ханом во внутрь Крымского полуострова в район Балаклавы [270]. Защиту и покровительство находили казаки и в лице кубанских сераскеров, которым они непосредственно подчинялись. 13 ноября 1769 г. генерал-майор И.Ф.де-Медем в своем рапорте, адресованном императрице Екатерине II, отмечал пленение шапсугами 10 некрасовских казаков, "для выручки которых из города Копыла сераскер с двумя стами человек выехал ..." [271]. Но чаще, как отмечал со ссылками на архивные материалы П.П.Короленко, хан в таких случаях предоставлял некрасовцам возможность самим обороняться от горцев. Очевидно, казаки были известны также при султанском дворе, поскольку посланец из Стамбула Чухадар Сулейман-ага (прибывший в 1770 г. на Кубань для поддержания враждебного отношения местного населения к России) подкреплял свои "обнадеживания" не только деньгами, но и тем, "что в помощь им (т.е. мусульманским жителям Кубани. - Д.С.) ...некрасовские казаки, также и пушки даны будут" [272]. Отличная репутация некрасовцев подтвердилась и в 1769 г. в ходе последнего татарского набега на территорию России. В записках барона Тотта, посланника французского короля и очевидца тех событий, говорится о том, что некрасовцы отличились при осаде деревни Красников, что в Новосербии. Примечательно, что спаги тогда позорно отступили, тогда как "Игнат-казаки ... одушевленные присутствием хана, просили и получили разрешение атаковать лес (где скрывалось население деревни. - Д.С.), они проникли туда, окружили группу людей, которые там защищались, убили около 40 человек и захватили в плен всех, кто не мог спастись бегством" [273]. А дальше произошло нечто из ряда вон выходящее: по приказу хана Крым-Гирея был казнен турецкий эмир, отрезавший голову одному из погибших казаков и принесший ее в качестве трофея. И уж совершенно замечательное свидетельство мы находим в том месте записок, где упоминается о присутствии во время похода некрасовских казаков в непосредственной близости от зеленого знамени Пророка, участвовавших, по всей видимости, в его охране [274]. При этом казаки открыто возили с собой свинину в качестве провианта и имели собственное боевое знамя. Еще раз подчеркнем, что личные качества казаков зачастую превосходили соответствующие характеристики татар и турок, что не могло остаться незамеченным правителями Крыма. Высокое воинское искусство, храбрость, честность казаков лежали в основе формирования их весьма своеобразных отношений с Гиреями, причем, по нашему мнению, можно говорить об их личностном характере.

Добывание казаками пищи особых проблем не вызывало: природные условия кубанского региона позволяли в достаточном количестве ловить рыбу, стрелять птицу и более крупную дичь. Следует отметить, что у кубанских казаков не возникало особых разногласий с окружающим населением по этому поводу (вследствие несовпадения рациона питания, обилия в природе источников его разнообразия и т.д.). Оказывалось содействие казакам и в удовлетворении духовных нужд. Когда, например, они привезли в Херсонес монаха Феодосия, то тамошний митрополит Гедеон первоначально уклонялся от посвящения кандидата в священнический сан. Но когда в церковь вошел с янычарами посланный из Стамбула паша и именем султана велел сделать это, крымскому владыке оставалось одно: немедленно рукоположить Феодосия в сан епископа Кубанского и Терского [275]. Имелась на Кубани также церковь, и, возможно, не одна. Когда в 1881 г. на Майнос приехал архимандрит Павел, настоятель одного из московских единоверческих монастырей, то местный священник показал ему старинный антиминс (церковный платок), на котором была сделана следующая надпись: "Освятися олтарь Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа в церкви святыя живоначальныя Троицы. Освящена бысть церковь сия в лето 7261 году, индикта 1, месяца августа 21 дня (т.е. в 1757 г. - Д.С.), на память святых мученик Фотия и Аникиты, при великом государе первопрестольнике Анфиме, епископе Кубанском и Гомильском" [276]. Таким образом, нами обнаружено важное аутентичное историческое свидетельство о времени освящения (и примерном возведении) одного из христианских храмов Кубани в XVIII в. В описываемое время кубанские казаки располагали достаточным количеством церковной утвари, книг и, несомненно, икон. Предметы такого рода массово вывозились ими из России при набегах крымско-татарских войск на ее территорию. Инок Парфений, в частности, писал: "Когда же со своими союзниками делили добычу, то казаки брали больше святыни, колокола, иконы и книги, и прочую утварь, и похитили в Царицыне чудотворную икону Божией матери, для которой и сделать были принуждены часовню, потому что с ними попа не было ни одного (сведения явно относятся к первой половине XVIII в. - Д.С.), а потому и церковь построить было не можно" [277]. Источники более позднего времени (П.Казановский, А.Падалкин и др.) также отмечали наличие у казаков старинных печатных и рукописных книг, передававшихся из поколения в поколение.

Таким образом, ни в одной области хозяйственной, религиозной, военно-политической жизни некрасовских казаков на Кубани мы не находим фактов притеснений и ограничений, инициировавшихся бы крымскими ханами. Обязательства ханов по отношению к кубанских казакам сводились к следующему: 1) предоставление казакам практически полной свободы в вопросах внутренней организации ККВ; 2) предоставление им права и реальной возможности свободного и беспрепятственного отправления культа; 3) признание их равноправного статуса как крымскоподданных наряду с мусульманским населением региона и обеспечение претворения этого права в жизнь; 4) снабжение казаков в военное время оружием, провиантом и т.п. Зависимость же казаков от власти хана определялась их основными обязательствами: 1) отказом от внешних сношений с иностранными государствами; 2) участие в охране границ Крымского ханства; 3) признание крымского хана своим верховным правителем с полным подчинением его власти; 4) участие во всех военных акциях ханства боеспособного мужского контингента (в составе конницы). Все сказанное подтверждает следующее: для включения "некрасовского движения" на Кубани в периодизацию Булавинского восстания (Ф.В.Тумилевич) нет никаких оснований, как нет их и для утверждения о существовании на Кубани в XVIII в. вольной, независимой казачьей "республики" (Е.П.Подъяпольская, В.И.Шкуро).

Самые негативные последствия на жизнь некрасовских казаков в последней трети XVIII в. оказала русско-турецкая война 1768-1774 гг. В ходе боевых действий обе стороны предполагали использовать территорию и людские ресурсы Северного Кавказа, причем Россия первоначально отводила Северному Кавказу в своих планах второстепенное значение. Однако позднее четко обозначилось его значение как важнейшего плацдарма для ведения военных действий с целью захвата Крыма. Поэтому совершенно естественным являлся интерес С.-Петербурга к любого рода сведениям о быте, нравах, количестве тогдашнего населения региона. Так, 31 октября 1768 г. в Коллегию иностранных дел поступил доклад моздокского ротмистра А.Шелкова о народах Северного Кавказа. В документе содержались сведения и о некрасовцах, живших тогда на территории, расположенной в направлении от татар-наврузовцев к городу Копыл. Количество же "оных (т.е. казаков. - Д.С.) неизвестно, а слышно, что при случаях при сераскере в поход из оных наряжается 400 человек" [278]. В 1769 г. командующий войсками на Кавказе генерал-майор И.Ф.де-Медем доносил в столицу: "Хотя казаки на Кубани наряжаются на службу с татарскими войсками, однако в образе жизни их независимы" [279]. Конечно, определенное преувеличение таковой независимости налицо, но все же данное свидетельство может служить подтверждением той полноты прав, о которой шла речь ранее.

В политике царизма по обращению в российское подданство северокавказских народов, некрасовцы не были исключением. 12 августа 1769 г. императрица Екатерина II подписала указ о дозволении казакам вернуться в Россию [280]. В том же году, действуя с высочайшего соизволения, И.Ф.де-Медем отправил с письмом к некрасовским казакам ротмистра П.Батырева, причем офицеру надлежало "преклонять о переходе их (казаков. - Д.С.) в российские границы, обнадеживая Высочайшею... Императорского Величества милостию и за вины предков их прощения, а поселяться бы им удобное место по реке Тереку" [281]. Благоприятный исход переговоров ожидался на том основании, что, по данным И.Ф.де-Медема, положение некрасовцев на Кубани ухудшилось, что "оным жить против прежнего в своих юртах весьма от тамошнего населения обидно, ибо оные казаки не желают быть под их протекциею" [282]. Не имея возможности доставить письмо лично, П.Батырев передал его знакомому греку Х.Иванову, отблагодарив последнего несколькими аршинами холста. Однако, как писал императрице де-Медем 13 ноября 1769 г., "поныне на то в ответ ничего не получено" [283]. Чрезвычайно интересны сведения, полученные П.Батыревым во время пребывания на Кубани: "Оные некрасовские казаки жительствуют между городом Копыла и Тамана около озера в двух станицах" [284]. Очевидно, данный факт может в числе других обстоятельств свидетельствовать о сокращении количества казачьих городков, последовавшем после переселения определенной части первого Кубанского казачьего воцска до 1756 г. в европейскую Турцию.

Насколько известно, еще одна попытка агитации некрасовцев была сделана в 1770 г., когда казакам обещались "совершенная свобода и самой выбор места для поселения их им же оставится на воле (выделено нами. - Д.С.)" [285]. А ведь для них всегда актуальными являлись проблемы сохранения своих привилегий, недопущения в отношении себя солдатчины и право выбора места проживания. Однако доверенному лицу де-Медема, абазинцу Т.Маматову, не удалось передать казакам соответствующее послание, так как он был схвачен горцами. Но почему именно горцами, а не, скажем, кубанскими татарами? Дело в том, что некрасовцы (и на это никто из предшествующих исследователей не обращал внимания) снова скрылись в Закубанье, "за снеговыми горами в Шапсыге по сию сторону Черного моря". Однако в целом они не были отстранены от событий в ханстве. В 1771 г. около 400 некрасовских казаков присутствовали в составе кубанской "орды", намеревавшейся напасть на донские казачьи станицы и территорию Кабарды [286]. В рапорте генерал-майора де-Медема от 2 марта 1772 г. сообщалось о том, что к некрасовцам приезжали донские казаки "для переговоров о принятии их в турецкое подданство" [287], а позже подчеркивались связи некрасовских казаков с гребенскими казаками [288]. В 1774 г. суда некрасовцев находились при турецком флоте, ставшем 8 июня в Азовском заливе, а в августе ушедшем в море [289]. Интересный случай произошел при нападении кубанцев в том же 1774 г. на Моздокскую линию, в котором приняли участие и некрасовцы. При нападении на Наурскую станицу, казаки, однако, сообщили осажденным, что они не враги гребенцам и нужно продержаться любой ценой (мол, татары вскоре отступят) [290]. Конечно, не стоит, с одной стороны, недооценивать дружелюбие (основанное, в частности, на религиозном чувстве), выказывавшееся неоднократно некрасовцами по отношению к гребенцам-староверам, а с другой стороны, чрезмерную лояльность казаков по отношению к России (достаточно вспомнить о том, что термином "некрасовцы" обозначались не только донские по происхождению верховые казаки).

Вместе с тем стоит признать, что в начале 1770-х гг. кубанские казаки обращаются к российским представителям с просьбой о содействии им в возвращении в Россию. А подтолкнули их к тому, по-видимому, не только обострившиеся отношения с местным мусульманским населением, но и подписание в Кара-су 1 ноября 1772 г. декларации об отделении Крыма от Османской империи и союзного договора между Российской Империей и Крымским ханством [291]. Особенно важной для казаков являлась ст.3. ратифицированного Екатериной II 29 января 1773 г. договора: "До войны настоящей бывшие под властию Крымского хана все татарские и Черноморские народы, Томанцы и некрасовцы, по прежнему имеют быть во власти хана Крымского" [292]. И хотя российская сторона гарантировала сохранение независимости ханства, было совершенно ясно, что русские штыки могут в любой момент появиться в Бахчисарае. Следовательно, некрасовцы лишались еще одного своего покровителя - турецкого султана, а при присутствии на ханском престоле ставленника России они могли быть легко ей выданы. Просьба кубанских казаков, переданная через князя Долгорукого, поступила через некоторое время на рассмотрение членов Сената. На его заседании 29 июля 1773 г. признавалось целесообразным решить данный вопрос положительно, поскольку "возвращением их (некрасовцев. - Д.С.) может истребиться на Кубани пристанище для беглых с Дона казаков" [293]. На том же заседании сановники пришли к выводу о том, что поселять казаков на Дону неразумно и целесообразнее было бы предоставить им для этого поволжские земли. Прилагали свои усилия к разрешению проблемы и российские военные, развивая инициативу генерал-майора де-Медема. Так, П.А.Румянцев-Задунайский 14 января 1773 г. предписывал командующему кубанским корпусом И.Ф.Бринку следующее: "...все Ваши распоряжения к приведению Кубанских и Горских народов и некрасовцев в желанное положение учреждайте с великим вниманием на безопасность и собственных границ" [294]. Тот же П.А.Румянцев-Задунайский стал новым ходатаем казаков в 1775 г., его донесение об их желании возвратиться в российское подданство было рассмотрено на очередном заседании Госсовета 27 апреля 1775 г. Однако вопрос отложили до приезда в столицу генерал-поручика Е.А.Щербинина, человека, более детально знакомого с обстановкой на Кубани. Наконец, 11 июля 1775 г. Сенат постановил: " ...такое всех некрасовцев переселение будет нарушением с нашей стороны заключенному с татарами трактату, в котором именно соглашалось оставить их на Кубани; что оное не может быть полезно также и для нас по привычке их к своевольству и к желанию их поселиться обществом и на границу; и что должно сказать им на их просьбу, что нельзя принять ныне их всех, но что могут они выходить и селиться внутри империи, где земли им отведены будут" [295]. Последнее слово, однако, принадлежало императрице Екатерине II. А она порой кардинально меняла свое мнение по интересующей нас проблеме [296], подчеркивая, что "новых же хлопот с Портою и чего бы хана дискредитировать могло, отнюдь не желаю завести ради сих людей наипаче" [297].

Итак, сложившиеся обстоятельства хотя и соответствовали реалиям большой политики, но не устраивали кубанских казаков. Логично предположить, что данное решение Госсовета стало им известно (при наличии связей у казаков с высшим российским офицерством), а потому совершенно естественным было участие некрасовцев в защите интересов хана Девлет-Гирея III, турецкого ставленника на престол, захватившего в мае 1775 г. Крым [298] и ставшего позже при поддержке Турции крымским ханом. Казаки не только не отзывались на разосланные И.Ф.Бринком в 1776 г. "прелестные" письма о признании ханом Шагин-Гирея, но и намеревались даже пленить самого И.Ф.Бринка, когда тот продвигался с отрядом к Таманскому острову [299]. Впрочем, из рапорта атамана А.И.Иловайского князю Г.А.Потемкину от 28 мая 1777 г. следует, что некрасовцы, находившиеся тогда в Закубанье, снова высказали желание перейти в российское подданство, если им, во-первых, разрешат переселиться всем вместе и, во-вторых, зачислят в состав Донского казачьего войска [300]. При этом А.И.Иловайский просил высочайшего соизволения на ведение переговоров с некрасовцами именно донскими казаками, поскольку им некрасовцы поверили бы больше, несомненно "преклонившись" на российскую сторону. Однако осуществлению намеченных действий помешало тогда восстание, начавшееся в сентябре 1777 г. на территории ханства и направленное против Шагин-Гирея. Некрасовцы, являясь сторонниками Девлет-Гирея, снова обратили оружие против России. Еще 1 сентября 1777 г. командующий Кубанским корпусом И.Ф.Бринк писал князю А.А.Прозоровскому о "волнованиях" среди черкесов и некрасовцев, коварные замыслы которых "еще доныне не умолкают" [301]. В тот же день И.Ф.Бринк направил приказ полковнику Макарову, в котором, в частности, подчеркивалось значение некрасовских городков как пунктов сбора татарских отрядов, намеревавшихся вести боевые действия против Шагин-Гирея и российских войск [302]. Обнаруженный нами в фондах АВПРИ документ свидетельствует о том, что карательная направленность сентябрьской акции в отношении некрасовцев была сформулирована высшим российским командованием. Так, 2 сентября 1777 г. И.Ф.Бринк доносил А.А.Прозоровскому о том, что он получил повеление последнего "касательно до преположенной о некрасовцах экспедиции"[303], носившей стратегический характер, о чем никто из исследователей ранее не писал. Примечательно, что И.Ф.Бринк намеревался лично руководить ее проведением, перепоручив командование другой группировкой, действовавшей в ином направлении, генерал-майору Жантру [304]. Для удачного ее исхода И.Ф.Бринк просил подкрепления, потому что он "к тому предприятию должен приступить как с стороны от Тамана, так равно и от Кедомита (район урочища Курки. - Д.С.), проходя многие протоки" [305]. Особая роль в осуществлении этой военной акции принадлежала, по-видимому, князю А.А.Прозоровскому. Еще весной-летом 1777 г. некоторые из некрасовских "стариков", сомневаясь в ханском достоинстве Шагин-Гирея, имели секретный разговор с агентом И.Ф.Бринка, соглашаясь переселиться в Империю, если императрица простит всю их прежнюю вину. Именно А.А.Прозоровский, получив об этом донесение, отклонил тогда предложение казаков "и предписал Бринку стараться только об одном, чтобы некрасовцы признали над собою власть хана Шагин-Гирея" [306]. Возвращаясь к событиям сентября 1777 г., отметим, что первоначально уничтожение некрасовских казаков не планировалось, а предполагалось склонить казаков к признанию своим ханом Шагин-Гирея и переселению их в Крым, ликвидировав тем самым влияние, оказываемое некрасовцами на местное население [307]. Сами же некрасовцы, понимая, что переговоры зашли в тупик, отправили в Стамбул своих доверенных лиц с прошением, адресованным султану Абдул Хамиду I, в котором шла речь о позволении им переселиться в Османскую империю [308]. Данное обстоятельство стало известно бригадиру И.Ф.Бринку, ханскому наместнику Батыр-Гирею и таманскому каймакаму, обратившимся к русскому командованию с предложением воспрепятствовать общими силами уходу кубанских казаков с территории ханства.

17 сентября 1777 г. полковник К.Ганбом (в некоторых документах встречается написание фамилии как Гамбом) выступил с одной частью войск от р.Курки; с другой же стороны, из Темрюка, шел отряд И.Ф.Бринка, обошедший ночью форсированным маршем Темрюкский лиман. На рассвете 18 сентября оба отряда приблизились к цели своего похода. Не доходя 8 верст до селений, И.Ф.Бринк отправил казакам ханский фирман, в котором Шагин-Гирей повелевал переселить некрасовцев со всем имуществом в Крым, "а тех, кто будет сопротивляться ханской воле ... лишить жизни и имущества, а жен и детей их насильно отправить в Крым" [309]. Документ вручили уполномоченным казаков, которые заявили, что они воле хана не подчинятся. Когда войска вступили в селения, они нашли их почти пустыми. Оказалось, что большинство казаков еще накануне, предупрежденные татарами, бежали за Кубань, успев переправить туда часть своего имущества [310]. Другие спрятались в камышах, а еще одна группа плыла на груженных добром лодках вверх по Кубани. Однако встреченные огнем пушек полковника Гамбома, эти казаки "побросали свое имущество в воду, а сами вплавь укрылись в камышах. Из переправившихся на левую сторону Кубани многие некрасовцы перебиты были пушечными выстрелами; спаслись только ушедшие за Кубань накануне и отплывшие в Кубанский лиман" [311]. Таким образом, цель военной операции оказалась достигнутой - некрасовские казаки перестали, по крайней мере временно, представлять собой источник опасности для ханского престола.

Местом своего пребывания в Закубанье казаки избрали, как рапортовал А.В.Суворов князю Г.А.Потемкину 23 апреля 1778 г., "за последним к Черному морю против выходящей от устья Кубани косы мысом, между горами в лесу в сделанной ими засеке, от берега моря шагах в двухстах" [312]. Этому полководцу, объезжавшему кубанский край в январе 1778 г., довелось разговаривать через р.Кубань с некоторыми из казаков, "и они, между прочим, оказывали желание к спокойствию и возвращению на нашу сторону"[313]. Возможно, некрасовцы лукавили, скрывая истинные свои намерения, связанные с желанием покинуть территорию Северо-Западного Кавказа. Вызывает сомнения в искренности казаков и тот факт, что 10 марта 1778 г. "абазинцы и нечто некрасовцев... набегали в довольном числе пехоты и конницы на Пятибродной, влеве от Екатеринославской крепости, фельдшанцу" [314]. Количество казаков, ушедших в Закубанье, А.В.Суворов определял следующим образом: "Военных от шести до осьми сот и всех мужеска полу меньше трех тысяч человек" [315]. Это число несколько уменьшилось в результате ухода морским путем части казаков в Подунавье (по-видимому, в первые месяцы 1778 г.). Поселились они, как свидетельствует П.П.Короленко, "на Дунавце, в 10 верстах от впадения этой речки в Дунай, в соседстве с турецкими запорожцами"[316].

Незавидное положение оставшихся в Закубанье некрасовцев не ускользнуло от внимания А.В.Суворова, рекомендовавшего Г.А.Потемкину обратиться к казакам с высочайшим манифестом, поскольку российским посланцам, обещавшим прощение на словах, казаки не верили и захватывали их в плен [317]. При содействии Г.А.Потемкина и А.В.Суворова на Кубань прибыли донские казаки Я.Зазерский и Т.Харитонов, которым предписывалось вручить некрасовским казакам письменное обращение к ним атамана Войска Донского А.И.Иловайского от 8 мая 1778 г. [318]. Во-первых, писал А.И.Иловайский, своим возвращением казаки не только искупили бы свою былую вину, но и удостоились бы также высочайшего прощения. Во-вторых, места для расселения в России предоставлялись отныне на выбор самих некрасовцев. В-третьих, им обещалось всяческое содействие при переходе в российское подданство. Вместе с тем российская сторона была осведомлена о намерении казаков уйти морским путем в Турцию, причем 11 мая 1778 г. А.В.Суворов отмечал в своем рапорте князю Г.А.Потемкину, что некрасовцы разделились в мнениях по поводу дальнейших действий: "Одна часть собирается уйти в Анатолию, а другая советует еще пообождать, покуда посланные их прибудут из Царьграда, и в надежде помощи от Порты Оттоманской часто высматривают на море турецких с войском кораблей" [319]. Для предотвращения бегства казаков, из Керченской эскадры было выделено два судна, которым повелевалось "загородить некрасовцам дорогу в Анатолию, которым способом они и поныне еще на берегу (Черного моря. - Д.С.) находятся"[320]. 8 июня 1778 г., получив дополнительные инструкции, Я.Зазерский и Т.Харитонов отправились в плавание по Черному морю, попав в итоге "прямо к Абадзинским, состоящим над самым тем морем превысоким и окруженным дремучими лесами горам, где имеют ... некрасовцы вообще с Черкесами и Абадзинцами свое пребывание" [321]. Выслушав посланцев, некрасовцы собрались на круг, длившийся, по словам Я.Зазерского, несколько часов. В итоге они наотрез отказались возвращаться в Россию, мотивируя свой отказ тем, "что находятся между множеством Черкес и Абазинцов", причем "не только их султаны, но и присланный к ним от турецкого султана чиновник находятся завсегда при них, некрасовцах, почти неотлучно, коих-де они крайне и опасаются" [322]. По нашему мнению, некрасовцы и не собирались переселяться в Россию, ожидая благоприятных для себя известий из Стамбула. Тот же Я.Зазерский свидетельствовал, что недалеко от берега он видел строящиеся казаками морские суда. 24 июня 1778 г. полковник К.Ганбом получил оперативные данные о том, что казаки, оставив свое местопребывание "при мысе Анапе", вошли в Суджук-Кальскую бухту. Вскоре туда стали прибывать турецкие суда, что, естественно, было на руку казакам. Из рапорта А.В.Суворова князю Г.А.Потемкину от 26 июля 1778 г. следует, что из бухты казакам беспрепятственно удалось уйти в Анатолию [323]. Правда, "на прежнем кочевье осталось до 15 куреней неимущественных казаков, которым, очевидно, не хватило места в лодках. А возможно, они не горели особым желанием переселяться в далекую Турцию, частично не являясь некрасовскими казаками [324].

Оговоримся, что исследователи не располагают прямыми документальными свидетельствами о массовом проживании некрасовских казаков в Закубанье после 1778 г. Поэтому попытки некоторых авторов обосновать наличие "закубанской колонии" казаков в первой трети XIX в. (а именно в районе Анапы и Цокуровского лимана) выглядят неубедительными [325]. Отдельные же факты, которые частично проясняют судьбу казаков, не сумевших в свое время уплыть в Анатолию, у нас имеются. Так, упоминавшийся уже А.Мазанов рассказывал, что когда в 1787 г. он попал из Анатолии в Анапу, направившись оттуда к абадзинскому мурзе Айтеку, то в устье р.Кубани ему довелось встретиться с 10 уже находившимися там некрасовцами, а позднее еще с 4 казаками [326]. После взятия российскими войсками в 1791 г. Анапы часть казаков стали заниматься продажей горцам солдат и черноморцев, нападать на казачьи курени и пикеты [327]. Анапский комендант Мустафа-паша, осведомленный о поступках некрасовцев, лишь формально выказывал желание разобраться в их "воровстве", вернуть Войску награбленное и попавших в плен казаков. В то же время паша продолжал заботиться о казаках и защищать их, обращая свои требования о возврате плененных черноморцами некрасовцев войсковому правительству ЧКВ и Таврическому вице-губернатору К.И.Габлицу [328]. Судьба немногочисленных закубанских некрасовских казаков в XIX в. остается практически неизвестной. Правда, в "Сведениях о горских народах" (1830 г.), принадлежащих, очевидно, перу российского офицера, говорилось, что "между натухайцами (одна из адыгейских народностей. - Д.С.) скрываются жившие перед сим на Тамане некрасовские казаки" [329]. В том же ключе можно рассматривать легенду, согласно которой среди адыгов-хакучей жили некрасовцы [330]. И хотя такое обстоятельство маловероятно, мы не отрицаем необходимости поиска новых историко-документальных свидетельств, подтвердивших бы (или опровергнувших) изложенные точки зрения. Еще раз отметим, что в XIX в. судьбы некрасовских казаков оказались связанными с совершенно другими регионами - европейской Турцией и азиатской Турцией. На Северо-Западный Кавказ казаки начнут массово возвращаться много позже - в начале ХХв.