1. Предпосылки и причины появления
донских казаков на Кубани в 1708 г.

Некрасовские казаки представляют собой органическую и вместе с тем специфическую часть российского казачества. По происхождению донские, они с полным правом могут считаться и кубанскими казаками, поскольку именно те геополитические условия, с которыми столкнулись донцы на Кубани в XVIII в., оказали на них огромное преобразующее воздействие; причем воздействие это вызывало зачастую самые благоприятные последствия (сказывавшиеся на протяжении веков), влиявшие и на культуру некрасовцев, и на их сознание.

Появление донских казаков в конце августа 1708 г. на Правобережье Кубани стало событием закономерным, обусловленным рядом предпосылок и причин. Отправной точкой в объяснении данного явления следует считать завершающий этап восстания К.Булавина на Дону, охватывающий вторую половину 1708 - лето 1709 г. [1]. В данном исследовании мы сознательно не останавливаемся на трактовке и характеристике этого крупного народного выступления в начале XVIII в., чему посвящено немало трудов в отечественной науке [2]. Тем не менее целесообразным представляется кратко описать и проанализировать те события, которые привели к массовому (семейному) исходу донских казаков из объединенного отряда И.Некрасова и И.Павлова именно на Кубань.

После гибели 7 июля 1708 г. К.Булавина на первые роли в руководстве восстанием выдвинулись его ближайшие сподвижники - И.Некрасов, И.Павлов, Н.Голый. Справедливым представляется мнение В.И.Лебедева о том, что "Некрасов на этом этапе был главной фигурой в руководстве восстанием" [3]. Исторические сведения об этом человеке скудны. Неизвестны, к примеру, даты его рождения и смерти. Поэтому якобы точные формулировки по данным вопросам, применяемые некоторыми историками (см. например [4], где указано "Игнат Федорович Некрасов (1660-1737)"), выглядят весьма сомнительными. П.П.Короленко считал И.Некрасова станичным атаманом Есауловской станицы [5], с чем согласуется точка зрения Ф.В.Тумилевича, Н.Г.Волковой, Л.Б.Заседателевой [6]. Однако имеющиеся в нашем распоряжении источники говорят о другом. Так, в отписке атамана И.Зерщикова царю Петру I от 29 августа 1708 г. сказано: "...июля ж в 29 день ведомо нам... учинилось, что де вор и изменник Игнатка Некрасов с реки Волги, с Царицына города на Дон в свой (выделено нами. - Д.С.) Голубинский городок с своими единомышленниками перешел..." [7]. В расспросных речах бахмутского атамана С.Кульбаки от 24 мая 1708 г. имеется прямое указание на то, что "тот Игнатка был в Голубых рядовым же казаком..."[8]. Не приходится сомневаться в объективности сведений, полученных от самих донских казаков, знакомых, очевидно, с действительным происхождением И.Некрасова. Вопрос о его атаманстве также спорен [9], причем документы даже такого капитального сборника, как "Булавинское восстание" (М., 1935) об этом молчат. Другие источники, в том числе фольклорные, также нигде не характеризуют Игната Некрасова как человека пожилого возраста (что являлось необходимым условием для занятия этой должности), причем, как нами установлено, его имя упоминается в источниках вплоть до конца 1720-х гг. Тот же С.Кульбака свидетельствовал об участии И.Некрасова в азовском походе (1695 или 1696 г. - ?) [10]. И если предположить, что И.Некрасов принимал участие в походе в возрасте 17-18 лет, минимальном для донского казака при несении "службы", то примерная дата его рождения определяется так: "до 1678-1679 гг". Так или иначе, вряд ли И.Некрасов мог быть выбран по возрасту в станичные атаманы. Скорее всего, он выдвинулся благодаря своим личным качествам, пройдя путь от рядового казака городка Голубые до походного атамана Войска Донского. Десятки раз имя И.Некрасова упоминалось вместе с именем К.Булавина, нередко с формулировкой: "А с ним вором первые в замыслех... вор Игнатка Некрасов да Сенька Драный" [11]. Придя на Дон после взятия повстанческими войсками в июле 1708 г. Царицына, И.Некрасов стал рассылать "прелестные письма" с призывом идти к нему "в соединение". Центром сбора был назначен Паншин городок на Дону. Агитация новых вождей имела успех, и со временем у И.Некрасова собралось до 10 тысяч человек [12]. Неизвестно, удалось бы восставшим разгромить армию Долгорукого, объединись они в Есаулове городке с другим крупным отрядом, насчитывавшим до 3 тыс. человек. Тем более, что на соединение с И.Некрасовым шел по Донцу Н.Голый, войско которого быстро увеличивалось по дороге. В.В.Долгорукий отлично сознавал такого рода опасность и не скрывал этого, когда писал Петру I 10 сентября 1708 г. о том, что штурм Есаулова был ускорен вероятным и скорым там появлением конницы и войска на лодках "воров" - "и то бы нам было не без страху" [13]. Поэтому план В.В.Долгорукова и состоял в том, чтобы расчленить силы повстанцев, что ему, кстати, вполне удалось [14]. Объединенный же отряд повстанцев, направляясь к Есаулову из Паншина, сделал, очевидно, остановку в Голубых, поскольку казаки, разбитые под Паншиным 23 августа войсками князя П.П.Хованского, показали, что шли оттуда "в собрание в Голубые к вору к Игнатке Некрасову" [15]. Историк В.И. Лебедев отмечал движение отряда И.Некрасова к Есаулову "из своей станицы", т.е. Голубых [16], подчеркивая двоякий его характер: вдоль донского берега на лошадях и на лодках. По нашему мнению, все эти случаи косвенным образом подтверждают особое отношение И.Некрасова к этому городку, уход из которого был ускорен, вероятно, получением данных о продвижении на Дон со стороны Волги войска князя П.П.Хованского. К Есаулову же, покинув пехоту и обоз, спешил В.В. Долгорукий, - подойдя к городку, очевидно, 20 августа. Первый штурм, как известно, окончился для царских войск неудачей. Есаулов был хорошо укреплен, с трех сторон подступы к нему преграждала вода, а силы осажденных примерно в два раза превышали силы осаждающих. Но на следующий день казаки сдались, выслав своих посланцев с повинной. Расправа оказалась жестокой - было казнено свыше 200 человек, плоты с повешенными пустили вниз по Дону [17].

Отряд И.Некрасова (для удобства мы опускаем фамилии других предводителей) успел дойти только до Нижнего Чира - А.П. Пронштейн и Н.А. Мининков датируют это событие 22 августа 1708 г. [18]. Сознавая свое критическое положение и опасаясь, очевидно, быть зажатыми в тиски В.Долгоруким и П.Хованским, повстанцы принимают единственно верное, на наш взгляд, решение - уйти на Кубань, владение крымского хана, и там продолжить борьбу. Очевидно, возможность такого решения предусматривалась изначально, поскольку вместе с казаками находились их семьи. Какой же была численность донцов, которым удалось избежать расправы? В.Долгорукий говорил о 2 тыс. человек с женами и детьми [19], т.е. примерно 6-7 тыс. человек. С данной цифрой сообразуется мнение В.И. Буганова и В.И. Лебедева [20]. В одной из первых публикаций по историческому прошлому некрасовских казаков [21] фигурирует цифра в 600 казачьих семей. В.Б. Броневский писал о 7 или 8 тыс. обоего пола, мнение которого разделял Х.И. Попов [22]. Другие исследователи также не относили свои оценки за пределы 2-3 тыс. казаков, с которыми были члены их семей [23]. Примечательно, что данные турецких источников и турецких историографов также согласуются с означенным мнением большинства отечественных исследователей. Так, Рашид-эфенди (1740 г.) говорил о 8 тыс. казаков, бежавших на Кубань к ногаям [24]. Турецкий аноним начала XVIII в. свидетельствовал: "Три тысячи их (т.е. донских казаков. - Д.С.) под командой казака по имени Инад были поселены в упомянутой местности (т.е. местечке Хан-Тепеси. - Д.С.) в период правления Каплан-Гирей хана" [25]. Интересно, что автор трактата был осведомлен о событиях на Дону в период восстания К.Булавина и, возможно, пользовался какими-то оригинальными источниками местного происхождения. Особым является мнение Ф.В.Тумилевича о том, что И. Некрасов "смог спасти 18 тыс. воинов (а с семьями более 80 тыс.) уведя их на Кубань..." [26]. Едва ли эта цифра соответствует действительности, поскольку все казачье население Дона в период Булавинского восстания, по подсчетам Н.С. Чаева и К.М. Бибиковой, состояло из 28 570 человек в 127 городках [27]. Определенную роль в разрешении данного вопроса могут сыграть источники XVIII в., по времени своего составления относящиеся не только к 1708 г., но и к более позднему времени (впрочем, не позже первой трети XVIII в.) [28]. Чаще всего в них говорилось о нескольких сотнях строевых кубанских казаков. Безусловно, в своих подсчетах о количестве казаков, прибывших на Кубань в 1708 г., следует учитывать ряд обстоятельств: объединение донцов И.Некрасова со "старыми" кубанскими казаками (точное число которых также не поддается исчислению); естественную убыль казачьего населения Кубани; гибель казаков в ходе боевых действий; постоянное вхождение во взрослую среду молодых некрасовцев и т.п. И поэтому, выделяя собственно некрасовских казаков в особую часть первого Кубанского казачьего войска, выскажем мнение: общее число семей донских казаков из отряда И.Некрасова может быть определено, как минимум, в 400-500 или 1200-1500 человек, включая жен и детей (в данном случае мы исходим из предположения, что вместе с каждым казаком находились его жена и хотя бы один ребенок).

Вскоре за казаками И.Некрасова, перешедшими Дон под Нижним Чиром "на ногайскую сторону", была организована погоня. Об этом писал мурзам Аюки-хана и калмыкам В.В.Долгорукий, обратившись с тем же повелением к князю П.П.Хованскому. И действительно, последний организовал погоню, отправив туда калмыков, которые, возвратившись, сказали, что де "в вид тех воровских казаков нигде не угнали" [29]. Вторая очередь погони, насчитывавшая 1 000 человек, также вернулась ни с чем. П.П. Хованский, донося об этом в приказ Казанского дворца в сентябре 1708 г., не без основания писал: "А знатно, что они ушли на Кубань или на Аграхань" [30].

Действительно, почему именно Кубань, как это оказалось на самом деле, была выбрана в качестве убежища беглыми донскими казаками? Одна из предпосылок заключалась в том, что на кубанской земле уже в конце XVII в. прочно обосновалась колония кубанских казаков, вошедших позже в состав первого Кубанского казачьего войска. Известно, что когда отряд Л.Маныцкого (Маноцкого) пришел с р.Аграхань осенью 1692 г. на Кубань, то там уже жили казаки, одним из предводителей которых был С.Пахомов [31]. Уход казаков-старообрядцев с р.Аграхань, где ранее находились их поселения, был ускорен тем, что 7 сентября 1692 г. туда двинулся по приказанию астраханского воеводы князя П.Хованского отряд под начальством Волкова [32]. Ему поручалось с помощью подарков склонить шамхала Тарковского к разорению старообрядческих жилищ, поскольку именно во владениях последнего жили эти казаки с 1688 г. [33]. Однако когда казаки (получившие согласие крымского хана на переселение) покинули в сентябре 1692 г. земли шамхала в количестве около 500 человек, на пути своего следования они подверглись на р.Сунже нападению горцев. Лишь двумстам донских казаков удалось достичь берегов Кубани [34], что вполне согласуется с архивными материалами более позднего времени, выявленными С.А. Козловым: "На Кубани будет... казаков з двести и болши" [35]. Впрочем, в своих подсчетах следует учитывать тот факт, что вряд ли в источниках отразилось число казаков только из отряда Л.Маныцкого, без учета численности уже проживавших здесь кубанских казаков. Так или иначе, но к началу восстания К.Булавина на Кубани проживало несколько сот казачьих семей, обязанных личным благополучием прежде всего лояльностью по отношению к себе крымских ханов. Мы не вполне согласны с завуалированно негативной оценкой, данной С.А.Козловым по поводу положения казаков на Кубани: "Подобная независимость от Москвы и православного государя далась непросто. Отныне переселившиеся на Кубань казаки становились подданными мусульманских правителей - крымского хана и турецкого султана" [36]. Отнюдь! Права и обязанности кубанских казаков почти не отличались от тех, какими обладали и характеризовались иные крымскоподданные, в том числе мусульмане. Религиозным и иного рода преследованиям кубанские казаки официально не подвергались. Обязанность же их, скажем, участвовать в военных походах (набегах) крымских ханов на территорию России, также не стоит оценивать как несение тяжкой повинности. Для казаков-воинов это было нормой жизни, тем более, что они получали часть добычи. Далеко не единичные примеры возвращения казаков на Дон [37] мы также оцениваем с позиций весьма свободного их проживания на территории Крымского ханства. В свете вышеизложенного закономерен вопрос: почему, зная о "прощении вин" и благоприятном для многих "примиренцев" возвращении на Дон, большинство кубанских казаков осталось жить в регионе? Ответ, как видится, один: ничего принципиально нового и лучшего для себя в отношении условий жизни и хозяйствования казаки на своей былой Родине получить не могли. И когда казаки-булавинцы отправили 27 мая 1708 г. кубанским казакам войсковую отписку, то вряд ли они поступили безответственно, предложив С.Пахомову, "согласясь с ачюковским Хасаном пашою и с Кубанским владельцем Сартланом и с иными большими мурзами, учинить между собою совет..." [38]. Речь, в данном случае, идет о той части письма, в которой предусматривалась возможность "отложения" Войска Донского от государя Петра I, "есть ли царь наш не станет жаловать, как жаловал отцов наших, дедов и прадедов..." [39]. Причем К.А. Булавин явно был осведомлен о действительном положении кубанских казаков и об особенностях их отношений с местными народами и турецкими властями в Ачуеве. Можно говорить, таким образом, о том, что Кубань, в случае вероятного туда отступления повстанцев с Дона, предполагалась ими в качестве не временного пристанища, а в качестве постоянного и надежного плацдарма для дальнейшей борьбы, дальнейшей жизни.

Все источники, имеющиеся в нашем распоряжении, говорят о том, что наиболее серьезные попытки налаживания контактов повстанческим руководством с кубанскими казаками, местной знатью и турецкими властями были предприняты в мае 1708 г. Факты весьма примечательные, поскольку до Булавинского восстания не было случаев, чтобы донские казаки вмешивали турок в свои отношения с российскими властями. В мае 1708 г., как упоминалось ранее, К.Булавин направил на Кубань несколько писем - к ачуевскому Хасану-паше, кубанским казакам, а также кубанским мурзам. О поимке посланца 5 июня 1708 г. доносил Петру I азовский губернатор И.А. Толстой, с удовольствием отмечая, что "оного вора воровские... замыслы явно открылись" [40]. Узнав о намерении К.Булавина бежать на Кубань (о чем также доносил ему из Черкасска В.Фролов), И.А. Толстой послал к столице Войска специальную команду с целью отгона оттуда конских табунов, "чтоб вору бежать было не на чем". Как видим, российскую сторону явно не устраивала вероятность такого рода развития событий, поскольку на Кубани бунтовщики оказались бы в максимальной недосягаемости от расправы.

Сохранились две войсковые отписки к кубанским казакам от 27 мая 1708 г. Более ценная информация заключена во второй из их - донцы предлагали своим кубанским собратьям прислать на Дон людей, "чтоб вам с нами о всяких душевных искренних делах договоритца и о всем пересоветывать" [41]. Именно здесь содержались совершенно крамольные слова донцов о том, что "есть ли наш царь на нас с гневом поступит, и то будет турской царь владеть Азовом и Троицким городами" [42]. В крайне неблагоприятном для себя случае казаки уверяли, что станут просить милости "вышнего творца нашего владыки, а также и у турского царя, чтоб турский царь нас от себя не отринул" [43]. Но самое замечательное заключалось в следующем: письмо рекомендовалось переписать, а оригинал отправить к турецкому султану Ахмеду III в Стамбул.

Однако подходить к оценке намерений донцов бежать на Кубань и принять другое подданство с точки зрения совершения ими государственной измены следует весьма корректно и осторожно. Поскольку эта проблема касается также некрасовских казаков, выскажем здесь свою точку зрения по данному вопросу. Действительно, крестное целование донских казаков (1671 г.). предусматривало соблюдение ими верности царю, отказ от внешних сношений с соседними народами и государствами, обязанность высылать в Москву "наипущих заводчиков" и т.д. Поэтому с формальной точки зрения и тех и других следует считать изменниками и врагами Российского государства. Подобного рода формулировки в отношении казаков и их предводителей - "бунтовщики", "воры", "изменники" - мы находим не только в источниках, но и на страницах трудов ряда дореволюционных авторов: В.Б. Броневского, А.И. Ригельмана, В.Д. Сухорукова, Н. Краснова. Неприемлемо для нас и направление, в определенной степени идеализирующее жизнь и поступки казаков-некрасовцев. Так, видный советский историк В.И.Буганов писал об их "героических делах во время третьей Крестьянской войны", добавляя, что подобного рода бунтари, "выступая против любого гнета... не отступают, снова и снова встают на защиту своих попранных прав. Мечтают о лучшей доле. Делают все возможное, а подчас, казалось бы, и невозможное, чтобы свои мечты о правде, справедливости осуществить в жизни" [44]. И никто из "обвинителей" почему-то не обратил своего внимания на те зверства, которые творили царские каратели на Дону в период подавления Булавинского восстания. Ведь случай с казнью 200 защитников Есаулова городка, среди которых имелись четвертованные, был не единичным [45]. Что в таком случае оставалось делать восставшим казакам, которые, безусловно, знали о том, что ожидает их в случае поимки? Вариант, очевидно, оставался один - заранее искать пути возможного отступления. Определенный свет на планы К.Булав000ина в этом отношении проливает ведомость, полученная князем В.В. Долгоруким из Черкасска 18 мая 1708 г.: "А буде ратные государевы полки тех ево единомышленников (речь идет об И.Некрасове и С.Драном. - Д.С.) побьют, и у него вора с Некрасовым положено збиратца по Дону и Цимле, а собрався, иттить на Кубань" [46]. В том же документе имеется указание на то, что для достижения предварительной договоренности с кубанскими жителями К.Булавин намеревался отправить на Кубань казака Кобылинского городка - Антона Дорофеева и одного кубанского татарина. Но только И.Некрасову - талантливому и дальновидному предводителю казаков - удалось осуществить план, одним из вдохновителей и разработчиков которого являлся лично К.А.Булавин. Таким образом, угрозу военного поражения повстанцев следует считать одной из причин их отступления на Кубань. Правда, при анализе событий, предшествовавших переходу казаками Дона, нас насторожило одно обстоятельство: наличие вместе с боеспособными мужчинами, двигавшимися якобы (в свете традиционной в историографии трактовки данного сюжета) на помощь осажденным "есауловцам", членов их семей, а также имущества. Мог ли этот фактор оказать сколь-либо существенную помощь казакам при явно неотвратимом столкновении с царскими карателями? Ответ, как видится, будет отрицательным. Выскажем, поэтому парадоксальное, казалось бы мнение: Нижний Чир был последним (или близким к тому) местом сбора всех казаков (и, соответственно, их близких), намеревавшихся бежать на Кубань и не помышлявших (вовремя отказавшихся) об оказании помощи своим собратьям из Есаулова городка.

Вполне естественным предстает вопрос: почему в процессе описанных ранее переговоров донцы не обратились к хану Каплан-Гирею? Быть может, турки были для них большим авторитетом, не говоря уже о почти абсолютной власти турецких султанов над крымскими ханами. С другой стороны, обращает на себя внимание помета на обороте анализировавшейся ранее майской отписки донских казаков Сартлану-мурзе и другим мурзам: "Кубанские орде владетелю Сартлану мурзе" [47]. Возможно, этот кубанский владетель был представителем одного из знатных крымских родов, являвшихся фактическими хозяевами положения в ханстве. Так или иначе, но плану восставших казаков суждено было сбыться. Сотням казачьих семей удалось спастись от расправы. Не был также схвачен ни один из крупных предводителей повстанцев - И.Некрасов, И.Павлов, И.Лоскут, С.Беспалый.

Безусловно, в столь благоприятных для казаков последствиях их ухода далеко не последняя роль принадлежала крымскому хану Каплан-Гирею (это - к вопросу о причинах эмиграции). Логично предположить, что его решение в отношении казаков первоначально не было согласовано с султанским двором, являясь, кстати, нарушением одного из пунктов Константинопольского мирного договора 1700 г. С.М. Риза, например, указывал на данный поступок Каплан-Гирея как одну из причин его смещения с престола в 1708 г. [48]. Чем же "прельстился" хан, принимая к себе мятежных казаков и предполагая, очевидно, что последует за этим со стороны России? Заслуживает внимания мнение В.Д. Смирнова, считавшего, что Каплан-Гирей, потерпев незадолго до того поражение от закубанских черкесов, решил дать "прибежище бунтовским казакам в надежде, вероятно, найти в них себе поддержку в случае нового нападения на черкесов, потому что едва ли бы помирился с посрамлением, которое нанесли ему эти последние" [49]. Другой вопрос, знали ли об этом сами казаки, рискуя, на наш взгляд, отправляясь с семьями на Кубань? Утвердительного ответа мы пока не находим. Возможно, его не существует вовсе. Тем не менее при рассмотрении столь важной проблемы (и соответственно, причин казачьей эмиграции) следует выделить, как минимум, два аспекта: 1) морально-правовые условия исхода казаков с Дона, их решимость в любом случае перейти на Кубань, поскольку на Дону их ждала смерть; 2) согласие хана Каплан-Гирея оставить казаков в своих владениях (поскольку столкнулся он, по-видимому, с уже свершившимся фактом).

Привлекательность для донских казаков кубанского региона могла обусловливаться (подчеркиваться) также следующим: определенной близостью хозяйственно-культурных типов (ХКТ) донцов и мусульманского населения региона - крымских и ногайских татар (предпосылка). И те и другие были, на наш взгляд, далеки от идей государственности. Военизированный образ жизни, умение обращаться с оружием и конем, привычные способы пополнения "казны и пожитков" (набеги и грабежи) также сближали недавних врагов. К тому же не стоит переоценивать враждебность мусульманского окружения на Кубани для казаков-старообрядцев, поскольку подобное утверждение иногда встречается в исторической литературе. Вполне близка нашему мнению точка зрения Ф.А. Щербины, писавшего: "Четыре связывавших некрасовцев с татарами звена лежали в основе взаимоотношений: широкое самоуправление, полная религиозная свобода, постановка в благоприятные условия хозяйства казаков и общность воззрений по главнейшим вопросам имущественного и международного права" [50]. Весьма жестко звучит и другое его утверждение: "Угон скота, добыча ясыря, разорение жилищ противника, жестокая расправа с ним производились точно так же некрасовскими казаками, как и татарами. Те и другие были не временными союзниками на военном поле, а объединенными представителями одной и той же системы отношений, чуждых гуманности и уважения к человеческой жизни" [51]. И хотя применение последних терминов следует признать довольно условными (с точки зрения современного исследователя) при описании событий XVIII в., значительная доля суровой правды в этой фразе есть.

Таким образом, мы показали, что уход крупного отряда донцов явился осуществлением заранее подготовленного плана, причем казаки, по-видимому, не имели в отношении себя и членов своих семей гарантий безопасности со стороны крымского хана и представителей турецкой администрации в крепости Ачуев. Все это лишний раз подчеркивает остроту тогдашней борьбы на Дону, неизбежность развития подобного рода событий, а также превосходное знание повстанцами местных (кубанских) геополитических условий. Ведь, что примечательно, столкнись казаки на территории ханства с действительно враждебными по отношению к себе действиями местных властей, вряд ли И. Некрасов стал бы посылать на Дон своих людей, агитировавших тамошних жителей к бегству на Кубань. Такие случаи были далеко не единичны уже в 1708 г. [52].

Следуя логике описания событий (уход®приход®расселение), выскажем свою точку зрения на проблему расселения донских (впоследствии - некрасовских) казаков по территории Крымского ханства. Проблема эта, по общепризнанному среди казаковедов мнению, спорна, малоизучена, но вместе с тем важна при исследовании прошлого некрасовских казаков. При выработке авторской концепции были использованы все доступные на сегодняшний день источники (делопроизводственная документация, документы личного происхождения и пр.), по времени составления относящиеся к 1709-1778 гг. Подобный выбор обусловлен прежде всего тем, что некрасовские городки, на наш взгляд, отличались географическим постоянством своего существования.

Мнение большинства исследователей состоит в том, что некрасовцы основали свои городки между крепостями Копыл и Темрюк, либо, как вариант, между Таманью и Копылом [53]. Другие авторы применяли более обтекаемую формулировку: в лучших местах Таманского полуострова, вдоль берега р.Кубани (П.С. Паллас) [54], "раскольники, назвавшись некрасовцами, водворились на Тамани, в 30 верстах от моря" (В.Б. Броневский) [55]. Осторожны в своей оценке Н.Г. Волкова и Л.Б. Заседателева, считавшие, что "некрасовцы... первоначально поселились несколько восточнее Копыла", а затем "в местности Хан-Тепеси... в 4-х часах от крепости Темрюк" [56]. Еще одна группа авторов отстаивала тезис о первоначальном расселении некрасовцев между р. Кубанью и Лабой, с последующим затем их продвижением вниз по течению Кубани. [57]. Удивительно, но почти никто из предшествующих исследователей не подкреплял свои весьма смелые географические изыскания убедительными источниками.

Решив разобраться в столь непростом вопросе, мы привлекли для этого ряд неопубликованных (архивных), неизвестных ранее науке материалов. Сразу отметим, что первые сугубо некрасовские городки (в отличие от поселений "старых" кубанских казаков) не могли быть основаны на правобережье Кубани ранее 1712 г.[58], что не в последнюю очередь было связано с одним из положений Прутского мирного договора. Причем, как установил автор, уже в 1709 г. казаки из отряда И. Некрасова скрывались в Закубанье, проживая там еще в январе 1712 г. Когда российский представитель В. Блеклый возвращался в 1709 г. из Крыма на Дон по территории Кубани, то в пути он "уведомился", что "вор и изменник Игнатка Некрасов живет на Кубани, где жил Аллаватов-мурза" [59]. Уточнить местонахождение некрасовцев в то время помогают слова И.А. Толстого из его письма к хану Девлет-Гирею от 13 июля 1709 г.: "А ныне получил я подлинную ведомость от ево Игнаткиных товарищев, которые были с ним на Кубани, и пришли к царскому... величеству с повинною и сказывали, что оные воры и изменники Игнатка Некрасов и товарыщи и доныне живут за Кубанью близ черкес в юрте Аллавата мурзы (выделено нами. - Д.С.)" [60]. Очевидно, у казаков имелись все основания бояться на Кубани не только тяжелой руки Москвы, но и нового крымского хана Девлет-Гирея II. Известно также, что И.Некрасов обращался с письменной просьбой к Девлет-Гирею "ему быть на Кубани" и что хан якобы отказал по причине условий мирного договора между двумя государствами [61]. Впрочем, в 1711 г. правовой статус кубанских казаков был по Прутскому договору определен "de-jure". Признавалась, и это главное, законность проживания недавних беглецов на территории Крымского ханства - "которых хан крымский... Девлет-Гирей имеет в своем покорении...". Позже, по заключении в 1713 г. нового мирного договора указывалось уже на пребывание казаков "в стороне Блистательной Порты" [62], т.е. нахождение их под защитой самого султана. Фактически это явилось первым (известным исследователям) одобрением Ахмедом III покровительственной политики Девлет-Гирея в отношении донских казаков.

Итак, в начале 1710-х гг. некрасовские казаки переселяются на правобережье Кубани, избрав в качестве своего основного местопребывания болотисто-островные земли Таманского острова (оговоримся, что полуостровом Таманский остров стал лишь в XIX в., поэтому применительно к современной некрасовцам ситуации следует говорить об острове) между Таманью и Темрюком. Именно в данном районе, по нашему мнению, располагался главный локус некрасовских поселений. И тому есть немало подтверждений. Так, некрасовский казак А.Мазанов, пойманный черноморцами 7 апреля 1793 г., на допросе сказал, что родился он в 1743 г. на "Фанагорийском" острове в некрасовском селении Хан-Тюбе [63]. Далее казак добавлял, что после смерти матери ему вместе с отцом довелось переехать в другое некрасовское селение, расположенное на том же острове "близ кубанских гирл, впадающих в Кизилташской лиман". Отметим, что древняя Фанагория находилась на Таманском острове, неподалеку от нынешней ст-цы Сенной. Весьма интересен фрагмент следующего документа, адресованного И.Ф.Бринком полковнику Макарову (от 1 сентября 1777 г.): "Из состоящей у вас пехоты... изволите поставить сто человек з двумя пушками в конце лиманов от некрасовских селений и от Тамана пролива при зделанном для почты укреплении и приказать сколь возможно укрепить..." [64]. Соответственно, речь шла о локализации казачьих городков не восточнее кубанских лиманов - Ахтанизовского, Кизилташского и др. Предположим, что российское командование, проводя военные действия на Кубани и в Крыму, располагало при этом оригинальными картографическими материалами. Во втором томе "Документов А.В. Суворова" (М.,1951) была опубликована карта из фонда ВУА РГВИА. Составленная, очевидно, в 1760-1770-х гг. российскими военными, она локализует селения некрасовских казаков между Таманью и Темрюком [65]. А когда в сентябре 1777 г. против некрасовцев отправилась экспедиция И.Ф. Бринка - К. Ганбома, то к своей цели отряды двигались хотя и с разных сторон (района Темрюка и реки (ерика) Курки), но в одном направлении [66]. Учитывая некоторые косвенные факторы (войска шли всего одну ночь), считаем, что и в данном случае география некрасовских поселений соответствует авторской точке зрения. В описании кубанских земель, составленных А.В. Суворовым после многочисленных личных его наблюдений в 1778 г., о городках писалось следующее: "Некрасовские городки размещались в 8 верстах от Суага", расположенного, в свою очередь, "в 5 верстах выше Кизилташской пристани... менее чем в 10 верстах от устья Кубанского залива" [67]. В том же году российское командование пыталось вернуть некрасовских казаков из Закубанья, намеревавшихся морем уйти в Анатолию. В архивных документах тех лет содержится немало прямых указаний на расположение "прежних" селений этих казаков "при крепости Екатерининской" [68]. Достаточно будет взглянуть на военно-историческую карту Северо-Западного Кавказа, составленную Е.Д. Фелицыным, чтобы убедиться в нахождении Екатерининской крепости юго-западнее Темрюка, между Ахтанизовским и Кизилташским лиманами. Таким образом, все (довольно многочисленные) имеющиеся на сегодняшний день в распоряжении исследователей историко-документальные свидетельства (проанализированные в максимально широком хронологическом аспекте), позволяют нам утверждать следующее: подавляющая часть некрасовских городков находилась между Таманью и Темрюком, на территории, включавшей в себя болотисто-островные земли Таманского острова (в том числе кубанские лиманы). Еще один, как минимум, городок размещался неподалеку от крепости Ени-Копыл - в РГАДА мы обнаружили документ, подтверждающий тот факт, что, по крайней мере, в конце 1730-х гг. он там был [69]. Существование же некрасовского городка в междуречье Кубани и Лабы в источниках XVIII в. не зафиксировано, хотя "старые" кубанские казаки действительно имели там свой городок еще в конце XVII в. Общее число городков кубанских (в т.ч. некрасовских) казаков колебалось в разное время от двух до десяти. Отметим также, что их строительство осуществлялось, главным образом, в первой половине XVIII в., поскольку раскол, случившийся в первом Кубанском казачьем войске, привел к эмиграции части некрасовцев в европейскую Турцию (Подунавье), что произошло примерно в середине 1750-х гг. Естественно, сократилась численность кубанского казачества, опустели некоторые казачьи городки, одни из которых, возможно, затем были вновь заселены (скажем, за счет естественного прироста населения), а другие оказались заброшенными навсегда.

Что касается их названий, то в исторической литературе чаще всего встречаются следующие: Голубинский, Блудиловский и Чирянский [70]. Первым, очевидно, выдвинул подобную версию в 1778 г. А.И. Ригельман, назвав, однако, их станицами Голубинской, Блудиловской, Чирянской [71]. При этом некоторые авторы (без достаточных на то оснований) отождествляли данные топонимы с татарскими названиями казачьих поселений: Хан-Тюбе, Кара-Игнат, Себелей (Себеней). В частности, последний топоним - искаженное название городка Савельев (Савельевцы) [72], основанного "старыми" кубанскими казаками (одним из лидеров был Савелий Пахомов). Впоследствии, однако, его заселили казаки из отряда И. Некрасова, сохранив при этом старое название. Следовательно, данный топоним восточнославянского происхождения. Применение же других восточнославянских топонимов (Голубинского и пр.) к интересующей нас проблематике вряд ли оправдано, поскольку сама историчность их бытования на территории Крымского ханства не подтверждается историческими источниками. Вместе с тем мы признаем, что названия Кара-Игнат и Хан-Тюбе, приводимые С.А. Козловым со ссылкой на материалы РГА ВМФ, относятся к городкам кубанских казаков. Так, в нашем распоряжении имеются показания некрасовцев Я. Поляка и А. Мазанова (данные ими соответственно в 1737 и 1793 гг.) [73], свидетельствующие о том, что некрасовцы действительно проживали в городке с названием Хан-Тюбе. Вместе с тем обращает на себя внимание применение казаками по отношению к одному и тому же городку только одного названия, что доказывает, во-первых, отсутствие вариативности в его топонимии и, во-вторых, тюркское происхождение данного топонима, являющегося, по нашему мнению, искаженным вариантом местного оронима "Хан-Тепе" ("Ханский холм"), воспринятого "старыми" кубанскими казаками после их переселения вниз по течению Кубани [74]. Что касается топонима "Кара-Игнат"(городка, судя по названию, основанного именно некрасовцами), то вариантов перевода, как видится, может быть предложено два: "Черный Игнат" и "Черный упрямец (упрямцы)". Дело в том, что татары находили схожесть звучания в словах "игнат-казаки"(вариант самоназвания некрасовцев) и "ин'ад", т.е. упрямый, называя некрасовцев "ин'ад-казаками". Следовательно, местное мусульманское население могло, во-первых, воспринять славянское название казачьего городка (например, Игнатовки), придав при этом негативный оттенок - "кара" (черный) и, во-вторых, создать свой вариант его наименования, семантика которого напрямую не соотносилась со смыслом восточнославянского топонима.

Чем же были привлекательны для кубанских (некрасовских) казаков места, выбранные ими для постоянного проживания? Безусловно, на первом месте для казачьих семей стоял фактор личной безопасности. Насколько известно, городки некрасовцев располагались в труднодоступных, болотистых районах; подступы к ним защищались естественными преградами - протоками, болотами, лиманами. Очевидно это и стало основной причиной крайне редких случаев разорения и уничтожения казачьих поселений, как это произошло, скажем, в 1736 г.и 1737 г. Скорее всего, казаки, предполагая возможность нападений на свои жилища врагов, с самого начала целенаправленно подыскивали для них достаточно надежные места, проявив в данном вопросе удивительную прозорливость и практичность. Сведений о том, как выглядели и были обустроены казачьи городки, крайне мало. Например, турецкий аноним начала XVIII в. сообщал о наличии у казаков 9 пушек и валов "вокруг того места, где они проживают" [75]. А.И. Ригельман, располагавший, возможно, оригинальными материалами, писал, что некрасовцы укрепили свои станицы, "по их обычаю, малым земляным валом"; здесь же было шесть медных пушек и одна чугунная, якобы привезенная самим Игнатом Некрасовым [76]. Многие отечественные исследователи сочли известие А.И.Ригельмана весьма правдоподобным, однако оно нуждается в дополнительном источниковом обосновании. По всей видимости, при возведении городков некрасовские казаки использовали основные элементы фортификационного искусства донского казачества, творчески учитывая местные географические особенности.

Итак, в 1708 г. началась история своеобразной части российского казачества - некрасовских казаков, оказавшейся на территории Крымского ханства и ставших верноподданными крымских ханов. Православная Россия отняла в конце 1700-х гг. у изменивших ей донских казаков все условия для полноценной жизни. Мусульманский Крым (руководствуясь, впрочем, вовсе не заботой о спасении донцов), напротив, эти условия донцам-старообрядцам предоставил. И казаки в полной мере воспользовались всеми преимуществами нового подданства.