На главную || Введение, 1, 2, 3, 4 || О книге

3. Кубанское казачество: условия
формирования, пополнения, развития

Предложив читателю авторскую трактовку понятия "некрасовцы", считаем возможным посвятить отдельный параграф узловым, по преимуществу - дискуссионным, аспектам изучения истории всего кубанского казачества, обращая особое внимание на взаимодействие потоков казачьих перселенцев, осваивавших территорию Крымского ханства в конце XVII в . - начале XVIII в. Считаем также необходимым заострить проблему оценки "крымского фактора" в процессе иституционализации этого сообщества в Войско.

Налицо, как видится, две стороны в изучении темы: эмпирическая и теоретическая (более того - методологическая). В первом случае, отметим, что ряд вопросов социальной, военно-политической, культурной жизни кубанских казаков, несмотря на новейшие исследования [124], остается недостаточно изученным. В частности, к ним относятся: определение численности казаков, география и хронология казачьих поселений, участие казаков в русско-турецких войнах, практика их взаимоотношений с крымскими ханами, народонаселением ханства, черкесами, российским царизмом, становление и развитие на Кубани православной (старообрядческой) церкви. Во втором случае исследователи сталкиваются с такими сложными и мало разработанными проблемами, как выяснение причин появления казаков на Северо-Западном Кавказе, определения историчности первого Кубанского казачьего войска (далее - первое ККВ), качественных характеристик кубанского казачества (в т.ч. применимости к нему таких дефиниций, как "раннее" и "вольное").

Интересно, что, несмотря на все расширяющийся круг авторов, аргументировано, на прочной источниковой базе доказывающих реальность складывания войсковой организации на Кубани в конце XVII - начале XVIII вв. (разделяющих в целом наши взгляды на историю первого ККВ) [125], эта точка зрения до сих пор не нашла широкого признания в научной среде. Более того - некоторые историки казачества восприняли новую, "неудобную'' для себя теорию негативно. Помимо предполагаемых на то причин [126], укажем еще на одну: идеи о "новом" кубанском казачестве идут вразрез с разделяемыми некоторыми казаковедами представлениями о казачестве как авангарде российской государственности, рыцарях православия, верных сторонниках царизма. Не владея спецификой проблемы, источниками, формально подходя к классификации казачьих сообществ, они не в состоянии вести научный дискурс, приводя лишь маловразумительные доводы в части критики взглядов о неизвестно откуда "взявшемся" кубанском казачестве, "мифическом" казачьем войске. К числу таких доводов относятся, в частности, такие: 1) Кубанского казачьего войска не могло существовать на том основании, что оно не было учреждено русским царем; 2) войсковые атрибуты (естественно, дарованные не царем) не могут служить доказательством существования войсковой формы организации "неверных" казаков. Ретроспективно рассматривая процесс институционалиции ранних казачьих сообществ [127], отметим, что подобные взгляды искажают историческую действительность, их авторы намеренно выхолащивают содержание вольной, антигосударственной природы российского казачества, искусственно переводя процесс естественного (внутреннего) развития казачьих сообществ на "рельсы" государственного строительства.

Считаем необходимым более подробно остановиться на анализе этой проблемы в связи с тем, что история изучения прошлого кубанского казачества приобретает в сегодняшнем казаковедении (прежде всего на территории Краснодарского края) все большее развитие. Появляются новые книги, защищаются диссертационные работы. Между тем объектом подавляющего количества этих исследований выступает, как правило, та часть российского казачества, которая "генетически" связана с черноморским казачеством (в некотором смысле - запорожским). Как некий "довесок", фигурирует здесь и донское казачество - представители Кавказского линейного войска. Вокруг этого кубанского казачества разгораются, как правило, основные споры об "этносе/субэтносе", отношении казачества к Империи и имперским идеям, "исконной и вечной православности" казаков и т.д. Подчеркивая реальную историческую уникальность формирования кубанского казачества, некоторые авторы склонны при формировании своих концепций (в т.ч. о субэтносе русского народа) не замечать фактов, не ложащихся в прокрустово ложе их умопостроений (в т.ч. фактов, относящихся к таким аспектам, как казаки-мусульмане, казаки-евреи (иудеи), казаки-старообрядцы, казаки как противники России и т.д.).

При просмотре многочисленных сборников тезисов конференций, так или иначе связанных с казачьей тематикой (Краснодар, 1992, ст-ца Тамань, 1992; Ростов н/Д, 1995; ст-ца Каневская, 1999 и т.д.), обнаруживается интересная деталь: ряд важнейших аспектов, связанных с освоением казаками кубанского региона, проникновением и развитием здесь православия, отношением российских властей к "казачьему фактору" в местной геополитике и т.п. связывается не как иначе, как с концом XVIII в., т.е. временем переселения на Кубань черноморских казаков. Несколько характерных примеров: "В истории развития религиозных воззрений жителей Кубани можно выделить три отличительных этапа. Первый этап - с конца XVIII в. по начало 1917 г...." (О.В.Андреева); "Распространение православия на Кубани связывается с казачеством, а начальный этап - с историей Черноморского казачества..." (О.Ф.Сухинина); "Политика постепенной казачьей колонизации южных земель проводилась русским правительством с середины XVI в. и продолжалась до конца XIX в.... (между тем тезисы называются "Из истории заселения и освоения северокавказских земель казачеством (вторая половина XVI - первая половина XIX в.". - Д.С.)" (С.А.Чекменев). История и культура кубанского казачества в школьном курсе, предлагаемом, скажем, майкопскими историками Е.Ф. Кринко и Т.П. Хлыниной в новом сборнике научных статей "Проблемы изучения и развития казачьей культуры" (Майкоп, 2000) ведет свое начало все с того же с конца XVIII в. Более того, кубанским казакам-старообрядцам (донским по происхождению, о которых речь пойдет ниже) не нашлось места даже в градации казачьих сообществ. Это тем более важно, что в школе закладываются основные представления об исторической картине мира, ее региональных особенностях. Примеры, подобные вышеописанным, можно умножать и далее. Развиваясь, все эти представления питают мощную, уже сложившуюся, но, увы, статичную систему изучения казачьей истории на Кубани, "естественным" путем выходящей на уровень официальной идеологии, негативно влияющей на изучение тех же межнациональных отношений .

Создается впечатление, что прикубанские степи до пресловутого "конца XVIII в." были неким "Диким полем" для российского казачества, что они не знали в Новое время христианства и были заселены исключительно мусульманским населением. И, мол, только с появлением в регионе черноморских казаков начинается своеобразная эпоха просвещения, развития - и для местных народов, и для хозяйственного развития самого региона. При этом казачество нередко рассматривается как авангард российской государственности, проводник имперских российских идей, которые якобы присущи им как органическая характеристика (О.В.Матвеев). Судя по всему, исследователи этого направления склонны характеризовать термин "казаки" (в т.ч. "кубанские казаки") как монолитную общность, происхождение и становление которой нельзя рассматривать вне жесткой хронологии, вне определенных раз и навсегда источников пополнения ее членов. Вследствие этого делается немало обобщающих выводов ("Имперская модель была устойчиво впечатана в их (казаков - Д.С.) культурный код..."), которые, к сожалению, не учитывают многих характеристик российского казачества. Можно согласиться с А.А. Шенниковым, считавшим, что объединение разных казачьих групп под одним термином "казаки" (очевидно, и под термином "кубанские казаки") - существенное историческое недоразумение.

Странно, что из поля зрения сторонников этого направления выпадает целое столетие (конец XVII в. - 1770-е гг.), когда на территории Крымского ханства возникает и стремительно развивается другое кубанское казачество, основу которого составили донские казаки-старообрядцы. Их первые группы появляются в Прикубанье до 1692 г., а наиболее массовое пополнение рядов кубанского казачества произошло в конце августа - начале сентября 1708 г., в период подавления восстания К.Булавина. Впоследствии кубанские казаки становятся известны в истории под именем некрасовцев, причем налицо следующая особенность: наименование "кубанские" закрепляется за этими казаками-старообрядцами как во внешней среде, внешних источниках (например, в России, российской делопроизводственной документации), так и внутри данного казачьего новообразования - на уровне индивидуального и коллективного сознания.

История этого первого кубанского казачества убедительно свидетельствует о многовариантности развития казачьих сообществ России. Взять, например, отношение кубанских казаков к России. Вне всякого сомнения, в XVIII в. кубанские казаки (в т.ч. казаки-некрасовцы) являлись ее врагами, причем в устном народном творчестве сознательно конструировался сугубо отрицательный образ "царизмы", т.е. власти, т.е. государства, т.е. России. Религиозная свобода, которой казаки обладали в Крымском ханстве, привела к развитию весьма примечательного явления: - постоянному на протяжении XVIII в. притоку беглых российских подданных (в т.ч. старообрядцев) на территорию мусульманского государства. На Кубани возводились христианские храмы, имелось священничество, в т.ч. епископы. Кубань весьма быстро становится в понимании потенциальных беглецов местом, где, как говорилось в одном из документов "староверят и за старую веру не гонят". Крымские ханы последовательно проводили покровительственную политику в отношении кубанского казачества, предоставив ему в пределах Кубанского казачьего войска определенную автономию. Немало важных изменений произошло в культуре некогда донских казаков (в т.ч. фольклоре, одежде). "Заветы Игната" как своеобразный кодекс социокультурных нормативов кубанских казаков-некрасовцев мог появиться только на Кубани. Делая промежуточный вывод, скажем, что конкретные геополитические условия, носившие во многом благоприятный для носителей донской субкультуры характер, привели, во-первых, к закономерному появлению на Северо-Западном Кавказе донских казаков и, во-вторых, к не менее закономерному перерождению их в кубанских. Развитие местной региональной истории и культуры в конце XVII в. - 1770-х гг., следует рассматривать, таким образом, не в последнюю очередь в связи со становлением особой этноконфессиональной группы русского народа - кубанских казаков, ярчайшими представителями которых являлись казаки-некрасовцы. Налицо, таким образом, методологическая проблема изучения исторической и хронологической преемственности одноименных казачьих сообществ на Кубани, имеющая "выход" на ряд теоретических проблем, в т.ч. обозначенных выше, имеющих практическое значение для оценок и общих характеристик всего российского казачества.

Должна, наконец, измениться оценка роли тех же казаков-некрасовцев в истории региона, как небольшого якобы эпизода из истории раскола и восстания К.Булавина, как эпизода, не требующего существенного изучения ("примером" может служить соответствующая глава из авторского учебника по истории Кубани Б.А.Трехбратова (Краснодар, 2000), в тексте которой содержатся "традиционные" исторические ошибок - вопреки достижениям новейшей историографии). Подчеркнем, что отстаиваемое автором мнение о необходимом изменении отношения специалистов к этой проблеме объективно приведет к новым выводам, которые окажутся в состоянии существенно поколебать старые представления о кубанском казачестве.

Один из вопросов, с которым неизбежно сталкиваются исследователи первого ККВ - источники его формирования и пополнения. Предварительный вывод состоит в том, что представители северокавказских народов, скорее всего, не принимали участия в формировании и пополнении рядов кубанских казаков, в отличие, скажем, от той роли, которую они сыграли в истории донских и терских казаков. Основу первого ККВ составили верховые донские казаки-старообрядцы (см. выше). Тем не менее факты свидетельствуют о широкой географии происхождения новых, пришедших после 1708 г. насельников Кубани. Испытывая воздействие некрасовской агитации, на территорию Крымского ханства бегут терские, донские казаки, выходцы из великорусских губерний, Польши; нередки, правда, были случаи захвата в плен некрасовцами российских подданных [128]. Вопрос о рациональности/иррациональности причин побегов людей в мусульманское государство, взаимодействии разных потоков переселенцев (и даже их отдельных элементов), механизме инкорпорации беглецов в ККВ остается открытым. Необходимо также изучить особенности сманивания, которым кубанские казаки успешно занимались на протяжении десятилетий. Касаясь ее сути, заметим, что в первые годы после подавления восстания К.А. Булавина речь могла идти о прямой заинтересованности казаков в естественном пополнении своих рядов, постоянно сокращавшихся под воздействием военных потерь. Косвенным образом это свидетельствует о недостаточной степени распространения семейно-брачных отношений на войсковой территории, лишь начавшемся процессе формирования потомственного кубанского казачества. Нельзя также исключать появления со временем нового принципа в системе социальных статусов - "член войска/проживающий на войсковой земле". Следовательно, необходимо признать наличие стратификации свободного православного восточнославянского населения Крымского ханства и, соответственно, не всех новых его насельников считать кубанскими казаками и, что немаловажно, некрасовцами. Еще раз выскажем в этом отношение следующее: вполне вероятной представляется связь возникновения данного аутоэтнонима с желанием казаков обособиться от окружающего (в т.ч. христианского) населения Кубани и дополнительно себя самоидентифицировать.

Возможно, в данном случае прослеживается действие "закона ряда", сформулированного "для топонимики Владимиром Никоновым. Суть его заключается в том, что "названия не возникают в одиночку, они соотнесены друг с другом, они стоят как бы в ряду названий, коротком, это пара названий, или более длинном"" [129]. "Закон ряда", пишет далее этнолог Я.В. Чеснов, "следует всегда помнить, занимаясь историей этнонимов". В ряде "донские казаки - кубанские казаки - казаки-некрасовцы (игнат-казаки)" можно, по нашему мнению, усмотреть также разные уровни самосознания казаков-старообрядцев. Так или иначе, но впоследствии выбор, сделанный донскими казаками в части нового для себя самообозначения, обосновывался (поддерживался) традицией и пересмотру в форме отказа не подлежал.

Вопрос об источниках формирования кубанского ка- зачества имеет свое продолжение в части характеристик двух его составляющих: "старых" и "новых" кубанских казаков. Необходим анализ географии происхождения тех и других, что позволило бы, во-первых, определить степень "генетической" преемственности между ними и, во-вторых, более подробно, выпукло охарактеризовать их взаимоотношения - прежде всего в части проблемы складывания на Кубани войсковой формы организации казачьего сообщества. Существует мнение о неоднородности социального, религиозного состава старых и новых насельников Крымского ханства, что "в отряде И. Некрасова далеко не все были казаками в полном смысле этого слова - там было много "бурлаков" и "голытьбы", а также недавних крестьян и горожан" [130]. Все это, по мнению ученого-казаковеда О.Г. Усенко, не могло не тревожить "старых" кубанских казаков, обеспокоенных численным превосходством новых выходцев с Дона. Далее этот серьезный, вне всякого сомнения, исследователь косвенно указывает на имевшую некое время напряженность между двумя якобы разнородными группами казаков, что не могло содействовать быстротечному их слиянию. К сожалению, столь смелый вывод - о составе беглых казаков - автор документально не аргументирует, что естественным образом ставит его под сомнение. По нашему мнению, известная часть "старых" кубанских казаков с самого начала была настроена дружелюбно по отношению к группировке И. Некрасова. Характерным тому примером служит их реакция не только на ее появление в пределах ханства, но также, возможно, слухи о выдаче России беглых казаков. Речь идет о поездке в Крым в 1709 г. дворянина В.Блеклого, отправившемся туда по царскому указу с заданием добиться у хана выдачи изменников головой [131]. Когда 13 июня 1709 г. состоялась встреча В. Блеклого с крымским ханом Девлет-Гиреем II, тот, заявив, что послал указ о запрете казакам И. Некрасова жить на территории ханства ("...чтоб он в Крыме и на Кубане не был, откуды и как пришел, так бы и ушел"), добавил: "...Просили-де у меня и старые казаки, которые живут на Кубани, чтоб ему быть у них (выделено нами. - Д.С.), а я-де им сказал: он мне ненадобен!" [132]. Следовательно, можно уверенно говорить о земляческих отношениях "старых" казаков с казаками И.Некрасова, основанных, вероятно, на конфессиональном единстве и, возможно, признаке единого территориального (на Дону) происхождения. Впрочем, данное частное замечание нельзя в целом переносить на весь спектр обозначенной выше проблемы - пока не будет получен цельный ответ на вопрос о происхождении разных групп казаков Крымского ханства.

В понимании взаимообусловленного процесса сманивания/бегства, связанного в т.ч. с представлениями о "царстве древлего благочестия", необходимо, конечно, обращение исследователей к религиозному фактору Свое перспективное развитие это мнение может получить в связи с изучением пастырской деятельности на Кубани в начале 1750-х гг. старообрядческого епископа Анфима [133]. Причем, что интересно, еще до приезда Анфима на Кубань по приглашению казаков-некрасовцев, в регионе уже имелся старообрядческий епископ Феодосий. Данный факт, однако, не смутил новую священническую особу -Анфим посвятил в сан епископа двух человек, еще одного - в сан архимандрита, а "по слободам многое число попов, и дал им универсалы, чтоб иметь им по своим обрядам церковное служение", основав на Кубани также монастырь. В теоретическом отношении плодотворным, несомненно, окажется обращение историков казачества к изучению знаковых систем, возможностям культурно-семиотического подхода, предполагающего обращение к точке зрения участников исторического процесса, их реакции и оценки событий, как основы развития (изменения) предметно-содержательной части этого процесса [134].

После проведения патриархом Никоном церковных реформ, вызвавших, по сути, гражданский раскол в русском обществе, немалое число "расколоучителей" бежало на Дон, способствуя формированию и распространению идеи о том, что "светлая Росия потемнела, а мрачный Дон воссиял и преподобными отцами наполнился, яко шестикрыльнии [серафимы] налетеша" [135] Интересно, что один из своих новых городков донские старообрядцы называли "новым Иерусалимом", что с одной стороны могло пониматься в контексте противопоставления святости, чистоты Дона "нечистой" Москве - "третьему Риму" и также "новому Иерусалиму", а с другой стороны - в контексте апокалиптической идеи Второго Пришествия, объединенной с пасхальной идеей Воскресения, вписывающихся в космологическую картину мира и, вместе с тем вполне отвечающих эсхатологическим ожиданиям [136]. В конце 1680-х гг. донские старообрядцы терпят поражение - было разгромлено несколько религиозных центров, а власть в Войске вновь захватили сторонники "еретической" Москвы. Часть донцов-старообрядцев бежит на юг, в т.ч. владения шамхала Тарковского, а также на Кубань. Здесь, как видится, назрела методологическая необходимость поставить вопрос о связи старообрядческого понимания юга как направлении поиска земли обетованной (шире - рая), а севера - как ада, с реальным процессом освоения Северного Кавказа "древлеправославными хрисианами", в т.ч. казаками.

Как пишет разделяющий взгляды Ю.М. Лотмана на проблему "географии" ада и рая выдающийся отечественный лингвист Б.А. Успенский, "в древнерусской культуре пространство воспринималось в ценностных категориях: те или иные земли расценивались как чистые и нечистые, праведные и грешные. Отсюда "движение в географическом пространстве становится перемещением по вертикальной шкале религиозно-нравственных ценностей, верхняя ступень которой находится на небе, а нижняя - в аду". При этом ад и рай также мыслились в пределах географического пространства: их в принципе можно было посетить. "Проникновение человека в ад или рай в средневековой литературе (надо думать - и в средневековом сознании. - Д.С.) всегда мыслилось как путешествие, перемещение в географическом пространстве" и, соответственно, "всякое перемещение в географическом пространстве становится отмеченным в религиозно-нравственном отношении..."; "средневековый человек рассматривал... географическое путешествие как перемещение по "карте" религиозно-моральных систем: те или иные страны мыслились как еретические, поганые и ли святые"" [137]. И далее: "Можно предположить вообще, что в противопоставлении праведных и грешных земель отражаются представления о рае и аде: понятия рая и ада как бы проецируются на географическое пространство, и, соответственно, эти понятия лежат в основе представлений о святости и грешности места" [138]. В качестве предварительного вывода можно сказать, что представители российского старообрядчества скорее всего осознанно бежали на территорию Крымского ханства, где отсутствовала проблема скрытого отправления культа, добровольно-принудительного перехода в никонианство, где, как оказалось впоследствии, успешно решалась проблема "законного" священничества. Ярчайшим примером проявления такой свободы и независимости на территории ханства явилась, кстати, религиозная жизнь кубанских казаков-некрасовцев. В характеристике кубанской земли происходит мена: "нечистое" (в смысле - мусульманское) пространство становится "чистым" (в частности, на основании "незараженности" его никонианской ересью). И наоборот, признаки "нечистого" пространства приобретает земля Донская.

Наконец, необходимо обозначить проблему роли государственного фактора в развитии ранних казачьих сообществ, их эволюции в войско. Известны многочисленные факты, когда Российское государство сознательно применяло ряд мер протекционистского характера в отношении вольных казаков - терских, донских [139], будучи заинтересованным в контроле и использовании последних. Более того, можно сделать вывод о том, что помощь Москвы давала дополнительный импульс к развитию сообществ вольных казаков, претерпевавших время от времени периоды ослабления в борьбе с Османской империей, Крымским ханством, северокавказскими народами. Преследуя собственные цели, русские цари, к примеру, поощряли объединительные процессы в среде донцов, подталкивая "атаманов Нижнего Дона к дальнейшим шагам по пути формирования Войска на Дону" [140]. Выражалось это, в частности, в установлении с 1613 г. донским казакам постоянного жалованья, присылке в 1614 г. царского знамени [141], что, кстати, совпадает во времени с завершением процесса объединения всех донских казаков в единое войско Донское. Надо думать, и об этом частично писалось выше, роль Москвы, т.е. государственного начала, применительно к истории кубанских казаков сыграл Крым, ханская династия Гиреев. Именно хан Девлет-Гирей II, столкнувшись с проблемой массового пополнения рядов верных казаков в 1708 г., мог реально способствовать процессу оформления сообщества кубанских казаков в естественную форму организации - казачье войско (Кубанское казачье войско), признав особый их статус как своих подданных, даровав область постоянного поселения, войсковые регалии и подобие некой войсковой автономии (впрочем, по-

ше от остальных своих подданных - на Таманском о-ве).

Подчеркнем, что личные качества казаков зачастую превосходили соответствующие характеристик татар и турок, что не могло остаться незамеченным правителями Крыма. Высокое воинское искусство, честность и храбрость казаков лежали в основе формирования их отношений с Гиреями, причем, по нашему мнению, можно говорить о личностном характере этих взаимоотношений. Нередки были случаи проявления адресного, заботливого внимания ханов к своим казакам [142], причем в истории не зафиксировано применения к ним репрессий со стороны Гиреев на протяжении всего XVIII в. (за исключением, пожалуй, хана Шагин-Гирея).

В контексте вышеозначенной проблемы необходимо затронуть вопрос о применимости к сообществу кубанских казаков дефиниции "вольное". Анализ литературы показывает, что данная точка зрения, не являясь устойчивой, время от времени появляется на страницах научных изданий. Звучат безответственные, по сути, заявления о "вольной казачьей республике на Кубани", "Кубанской республике", "своего рода казачьей республике" - как осуществленной мечте "о казацком государстве с атаманом во главе" [143]. Анализ прав и обязанностей кубанских казаков показывает, что они не были вольными, с самого начала став служилыми людьми, проводниками крымской политики в регионе и за его пределами. Имевшая место в первом ККВ внутренняя автономия могла быть (равно как само войско) ликвидирована ханом в любой момент - в случае скрытого или открытого неповиновения этих подданных его волеизъявлению. Впрочем, данное обстоятельство нельзя рассматривать как фактор, обусловивший верность казаков правителям Крыма. Заняв естественную нишу, достойное место в социально-политической структуре Крымского ханства, казаки весьма быстро и, что немаловажно, сознательно избрали путь верного служения своим покровителям. p><p class="date">Нетрудно заметить, писал выдающийся исследователь казачества А.Л. Станиславский, что эпитет "вольный" синонимичен слову "казак", которое приятно было повторить уже как "вольный казак". В этом, в частности, проявилось понимание самими казаками своего отличия "не только от крестьян и холопов, но и от служилых людей, которые не были вольны служить или не служить государю" [144]. Представление о необязательном характере службы, отраженное в понятиях "вольный казак", "вольное казачество", сыграло, как обосновано считал А.Л. Станиславский, огромную роль в формировании социальной психологии казачества [145]. Кубанские казаки были вольны лишь в том, что перед ними первоначально стоял выбор в вариантах развития отношений с Крымом: подчиниться, реально став подданными, либо, скрываясь на Кубани в "крепких местах", заниматься "воровством", переходя в случае опасности в другие регионы - Дон, Закубанье. С этой вариативностью могут быть связаны неоднократные случаи возвращения беглых казаков на Дон, вольных пока еще в своем решении это сделать. Данный пример подтверждает по сути мысль крупного историка казачества С.Г. Сватикова о том, что некоторые из казаков "хотели лишь службы на более льготных условиях, с сохранением большей свободы, другие же стремились к созданию отличных от Российского государства политических порядков, устройству "своей жизни по своей воле". Различные цели, существовавшие у казаков в период позднего средневековья, с точки зрения Сватикова, сформировали две большие группы: вольное и служилое казачество" [146]. Заслуживает, тем не менее, другая мысль С.Г. Сватикова о том, что нельзя рассматривать природу казачества с позиций несовместимых начал - тяги к свободе и службы государству. Историк призывал увидеть в этом явлении две стороны медали [147], что, как справедливо пишет С.М.Маркедонов, "в казаковедении сравнимо с появлением гегелевского диалектического метода в философии". История первых кубанских казаков представляет собой угасающий вектор развития донских казаков как вольных, кардинально меняющий свое направление после наиболее массового пополнения их рядов, связанного с событиями 1708-1711 гг. В контексте высказанных терминологических рассуждений остановимся еще на двух дефинициях, которые применительно к данному казачьему сообществу вызывают противоречивые суждения: "раннее" и "кубанское". В первом случае мы исходим из двух посылок: 1) до появления первых групп донских казаков-старообрядцев (начиная, возможно, с конца 1680-х гг.) на Северо-Западном Кавказе, история региона не знала оседлого казачьего населения, мирного "казачьего фактора" в местной геополитике. Казаки же оказались в новых для себя геополитических условиях, что обусловило иной, нежели на Дону, вариант развития отношений с царской властью и Российским государством - с одной стороны, и крымскими ханами, народонаселением ханства - с другой; 2) несмотря на то, что новые насельники Кубани - донские казаки - были знакомы с войсковой формой самоорганизации, в регионе они проживают отдельными общинами, со временем вырабатывая механизм взаимного общения, взаимообъединения. Таким образом, "раннее казачье сообщество" понимается еще и как не выработавшее в себе до времени такой формы социальной организации, как войско.

Степень применимости к этим казакам определения "кубанские" весьма высока. Во-первых, новая на деле история части донского казачества навсегда оказалась связана с кубанским регионом. Со временем происходят изменения в традиционной культуре, самосознании людей. Появляются новые песенные сюжеты, начинают формироваться исторические предания. Только на Кубани могли быть заложены основы уникального свода социокультурных нормативов, известного под названием "заветы Игната". Эти заветы, к слову сказать, обусловили многие дальнейшее события в судьбе казаков-некрасовцев, в т.ч. сравнительно позднее переселение их в Россию. Говоря другими словами, местная земля "переплавила" донских казаков в кубанских. Во-вторых, речь может идти о самоидентификации казаками себя как кубанских казаков, самоидентификации, основанной не только на факте географического местопроживания. Это можно усмотреть в бытовании на Кубани известной нам формулы "Войско Кубанское Игнатово Кавказское", или "Великое Войско Кубанское". Правда, здесь необходимы поиски дополнительных аутентичных свидетельств XVIII в. В-третьих, поселения казаков четко связаны с географией р.Кубань, причем казаки, по-видимому, с самого начала целенаправленно подыскивали места, подходящие для безопасного, постоянного проживания, проявив в решении данного вопроса удивительную прозорливость. На протяжении XVIII в. известны единичные случаи опустошения (разрушения) городков кубанских казаков-некрасовцев.

Перейдем к проблеме времени институционализации сообщества кубанских казаков в войско. Некоторые авторы (О.Г. Усенко, Б. Боук), разделяющие в целом взгляды на историю первого ККВ, относят его образование ко времени ранее 1708 г. В самом деле, в грамоте кубанских казаков (см. выше), можно прочитать: "От кубанских атаманов молотцов от войскового атамана Савелья Пахомовича и от всего Войска Кубанского" [148]. Вот пример (май 1708 г.), косвенно доказывающий наличие особого, якобы войскового, статуса лидера кубанских казаков: "От донских атаманов молотцов от Кондратья Афанасьевича Булавина и от всего великого Восйка Донского рабом божиим... кубанским казаком атаману Савелью Пафомовичю или хто прочии атаман обретаетца (выделено нами. - Д.С.) и всем атаманом молотцам челобитье..." [149]. Считаем, однако, что представители данного направления в историографии определенно переоценивают степень уплотнения во времени объединительных процессов в среде беглых казаков. В начальный период своего проживания на Кубани ("до 1692 г." - 1708 г.) кубанские казаки не могли создать совей войсковой организации по нескольким причинам, в т.ч. таким, как: малочисленность [150], практически полная подконтрольность турецкой администрации в Ачуеве и представителю хана - мурзе одной из кочевавших близ Копыла ногайских орд (связанной с проживанием подавляющей массы казаков в Копыле). Последнее обстоятельство опосредованно тормозило процесс создания новой войсковой организации - казаки снова становятся мигрантами. Забытый историками автор, турецкий Аноним начала XVIII в., владевший исторической и оперативной информацией, писал, что после того, как вблизи Копыла "поселились татары-ямансадак (ногайцы. - Д.С.), то казакам не стало покоя, и во времена Селим-Гирей хана (правившего в 1671-1678, 1684-1691, 1692, 1698, 1702-1704 гг. - Д.С.) они были поселены вблизи места, известного под названием Хан-Тепеси (Ханский холм), что на расстоянии четырех часов от крепости Темрюк, в окрестностях рек Анапа и Пучгаз" [151]. Судя по хронологии пребывания казаков в Копыле, это событие могло произойти в последний период правления Селим-Гирей хана.

Кроме того, при анализе интересующей нас проблемы обращает на себя внимание такое показательное явление, как возвращение беглых казаков на Дон [152]. Судя по всему, случаи подобного рода были не единичными, послужив основой появления на свет специальных царских грамот, предписывающих войску Донскому не чинить препятствий возвращенцам. Проще говоря, Кубань пока не фиксировалась в сознании немногочисленных беглецов, как место Исхода, точка отсчета нового Начала в жизни. Идея об этом только выкристаллизовывалась. Следовательно, неактуальной в конце XVII в. была идея создания войсковой организации, предусматривавшей в т.ч. достаточный уровень осознания человеком постоянства своего пребывания в конкретном географическом пространстве. Постоянство при этом понимается скорее в психическом, нежели временном смысле.

Что касается "войскового статуса" С.Пахомова (Пахомовича), то устойчивым он не был, отражая, возможно, реальную степень его власти (см. [153], где сказано: "городка Капыла атаман Савелей Похомов"). В этом отношении заслуживает внимания документ, недавно обнаруженный Б. Боуком в РГАДА, свидетельствующий о проживании в конце XVII в. казаков "на Темрюке (в явной отдаленности от Копыла) и на Кубани". Кроме того, нельзя исключать присутствия беглых донских казаков в это время еще в одном локусе - междуречье Кубани и Лабы, где казачий городок существовал как минимум в первой половине 1690-х гг. Не стоит также забывать о неоднозначной семантике понятия "атаман" которая включала в себя обозначение не только выборного de-jure лица, но также de facto признанного лидера, предводителя, главаря [154].

Содержание процесса институционализации сообщества кубанских казаков в войско напоминает суть аналогичного процесса, происходившего на Дону в конце XVII - начале XVIII в. [155]. Представляется, что при рассмотрении интересующей нас проблемы обращение к донскому конкретно-историческому материалу будет уместно. В этом, кстати, состоит еще одна назревшая методическая необходимость, игнорировавшаяся по сути в предшествующей историографии. Как пишет крупный исследователь донского казачества, Н.А. Мининков: "Войско Донское представляло собой военно-политическое объединение донского казачества с конца XVII в. Следовательно, в наиболее ранний период истории донских казаков войска Донского не существовало" [156]. Близкими оказываются причины, по которым это явление не могло быстро возникнуть как на Дону, так и на Кубани. Процесс складывания и оформления войсковой организации донских казаков был не одномоментным актом, растянувшись во времени с последней трети XV в. до конца XVII в. Но, что примечательно, "образовавшееся в конце XVI в. войско Донское охватывало поначалу лишь казаков, живших на Нижнем Дону". Объединение всего донского казачества в войско Донское произошло во втором десятилетии XVII в. [157]. Кроме того, обращает на себя внимание полисемантичность термина "войско Донское", включающая в себя обозначение не только объединенного сообщества, казачьего братства, но также "главного городка донских казаков, где пребывал войсковой атаман и где проходили войсковые круги и... группы низовых городков" [158]. Правда, О.Ю. Куц, документально аргументирующий свою точку зрения, считает, что ""войском" у донских казаков во второй трети XVII в. по преимуществу именовались либо их походные формирования, либо Войско в низовьях Дона - своеобразная военная, общественная и политическая структура донских казаков" [159].

Следовательно, возникает еще один вопрос: всегда ли применительно к истории ранних казачьих сообществ термин "войско" означал (мог означать) наличие войсковой организации, т.е. не только декларировался, но и соответствовал тому на деле? Ответ на этот вопрос не в последнюю очередь зависит от определения уровня объединительных процессов в среде каждого конкретного казачьего сообщества. Считаем также, что однозначно положительного ответа (в смысле распространения на всю область применения вопроса) дано быть не может. Примерно о том же (в смысле неадекватного применения терминологии к объекту исследования) справедливо пишет О.Ю. Куц: "Уже с конца XVII в. термином "Войско Донское" начинают именовать донское казачество в целом. Это значение без достаточных оснований распространено в литературе на более ранние периоды казачьей истории. Значительную роль, по-видимому, сыграло здесь и то обстоятельство, что термин "войско" в "широком значении" употреблялся у запорожских казаков уже в первой половине XVII в." [160].

В свете вышеизложенного предложим следующую схему зарождения и оформления войсковой организации (войска) в Крымском ханстве, история которой рассматривается в контексте формирования новой общности - кубанских казаков. Первый этап охватывает следующий период: ""до 1692 г." - 1708 г.". Появление донских казаков-старообрядцев в Крымском ханстве. Группы Л. Маныцкого, С. Пахомова. Межгрупповая борьба. Элементы войсковой организации механически, возможно, в целях повышения собственной статусности, переносятся на кубанскую землю. Начало эволюции разрозненных казачьих ватаг-обществ в единое общество. Второй этап: "1708 г. - 1710-е-1720-е гг.". Подавление восстания К.А.Булавина. Появление нескольких сот казачьих семей на Кубани. "Закубанский" период пребывания семейных казаков И. Некрасова. 1712 г. - начало переселения казаков на правобережье Кубани. Объединение происходит на основе "поглощения" ими старых кубанских казаков. Культурообразующая деятельность первого войскового атамана И. Некрасова, основоположника "Заветов Игната". Войско - высший уровень организации казачьего сообщества. Появление "новых", потомственных кубанских казаков. Начало процесса осознания людьми себя как кубанских и некрасовских казаков, уже не донских (сначала по факту места проживания, подданства, затем - рождения: признаки новой самоидентификации наращиваются). Акт творения формулы "Великое войско Кубанское": коллективное самоописание. Именно в это время закладывается понимание "войска" не только как элемента самоидентификации, но как основы традиционного миропорядка. Поэтому неслучайно кубанские казаки-некрасовцы предполагали свое переселение в Россию в 1752 г. "с тем намерением, ежели б Ея Императорское Величество соизволила находящагося при них утвердить таким же беспременным, как на Дону Данила Ефремов (т.е. наказный атаман. - Д.С.), також достойных людей старшинами..." [161]. Из контекста следует, что у некрасовцев имелся общевойсковой атаман, статус которого они хотели бы сохранить. Впрочем, вторая половина XVIII в. в истории кубанских казаков, проходившая под знаком политического раскола в первом ККВ (1730-е - 1740-е гг.) - тема отдельного исследования.

В качестве промежуточных сделаем следующие выводы:

- в казаковедении присутствует явный прорыв в изучении донских казаков-старообрядцев как кубанских. Кубанское казачество XVIII в. - не неологема, не выдумка, например, эмигрантских авторов казачьего происхождения [162], первыми, кстати, заговорившими в науке ХХ в. о первом Кубанском казачьем войске и кубанском казачестве XVII-XVIII вв., а самоназвание казаков-старообрядцев, бытовавшее наряду с другим самообозначением - "некрасовцы";

- кубанское казачество развивалось по законам, свойственным другим ранним казачьим сообществам, имея наряду с этим свои особенности. Принцип обязательного государственного служения ханам Гиреям был принят ими, по-видимому, с самого начала сознательно и добровольно. Налицо "уплотнение" во времени этнических, культурных, в конечном итоге - объединительных - процессов в среде кубанских казаков, обусловивших сравнительно быстрое (в пределах 25-35 лет) оформление войсковой организации в виде единого Кубанского казачьего войска. В самом деле - "старым" кубанским казакам была знакома и близка такая форма социальной организации как войсковая; наиболее массовое пополнение рядов кубанского казачества происходит после 1709 г. за счет семейных казаков; процентная доля в составе казачества представителей мусульманских северокавказских народов была едва ли не нулевой, едва ли не близкой к ней являлась доля православных неказаков (в т.ч. беглых из великорусских губерний);

- следует признать роль мифологического сознания в развитии процесса постоянногопритока беглых на Кубань;

- не подлежит сомнению историчность первого Кубанского казачьего войска. Последующая научная дискуссия должна лежать прежде всего в области хронологии его оформления и особенностях инкорпорирования в социально-политическую структуру Крымского ханства;

- характеризуя кубанское казачество (первое ККВ), следует, вероятно, называть его не только и не столько российским, сколько крымским, "ханским".

- признание факта долговременного, исторически обусловленного существования в Крымском ханстве в XVIII в. кубанского казачества, благоприятно развивавшегося под эгидой мусульманского Крыма, неизбежно скажется на понимании природы, специфики казачества, характеристик, необязательно связанных с "российским фактором" - прежде всего в контексте "природного" служения казаков России;

- для более частного (конкретно-исторического) подтверждения некоторых предположений, относящихся к общей, выделенной нами и нашими коллегами истории кубанского казачества и первого Кубанского казачьего войска, необходимы новые источниковые изыскания. Основа тому - частично разработанные фонды четырех российских архивов: Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), Российского государственного архива древних актов (РГАДА), Российского государственного исторического архива (РГИА) и Российского государственного архива военно-морского флота (РГА ВМФ).


На главную || Введение, 1, 2, 3, 4 || О книге

© Сень Д.В., Кубанский государственный университет, 2002

Hosted by uCoz