2. Определение понятия "некрасовцы"

Общепризнано мнение, что строгий и обоснованный научно-методологический аппарат - неотъемлемая часть научного исследования. К сожалению, вплоть до последнего времени в отечественной науке не предпринималось основательных попыток определения понятия "некрасовские казаки", "некрасовцы". Между тем изучение проблемы позволило бы ответить на многие вопросы, накопившиеся в научной литературе по данной теме.

В исследованиях, как правило, можно встретить такое утверждение: поскольку донских казаков на Кубань увел И.Некрасов, то они (его последователи) стали называться некрасовцами [77]. Нам это представляется верным лишь отчасти, а по сути дела - формальным и недостаточно оправданным. Отправной точкой в рассмотрении вопроса изберем мнение П.П.Короленко: раскольники, "выходившие" на Кубань из России и Донского края после описанных событий 1708 г., принимали на себя имя некрасовцев [78]. Мнение, кстати, отнюдь не единичное, причем в последние годы некоторые исследователи говорят о своеобразной казачьей республике на Кубани, пополняемой казаками, а также крестьянами, бежавшими от крепостного гнета [79]. Все это заставляет считать некрасовских (кубанских) казаков якобы аморфной массой беглых с Дона и из России, что явно не соответствует исторической действительности. Наше определение понятия "некрасовцы" сложилось из пяти пунктов, причем в основополагающих своих выводах мы твердо убеждены, поскольку данная убежденность основана и на научных принципах познания истории, и на объемном корпусе первоисточников.

При определении критериев, позволяющих выделить (идентифицировать) именно войсковую форму организации казачьего сообщества, можно выделить такие, как: 1) учреждение Войска ("Положения о... войске") верховным правителем Российского государства; 2) устойчивое бытование в казачьей среде войсковых атрибутов - институтов общевойсковых атаманства и Круга, наличие войскового центра и постоянно действующих представителей казачьей администрации, а также общих (общепризнаваемых) печати и знамени; 3) осознание (признание) всеми членами конкретного казачьего сообщества факта своего существования в границах общевойсковой организации (со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями). Опираясь в своем исследовании на источники XVIII-XIX вв., мы пришли к выводу о том, что специфика и важнейшие характеристики первого ККВ могут быть определены на основании второго и третьего критериев.

Пункт первый, касающийся военно-политической организации казаков, звучит следующим образом: некрасовские казаки - органическая составная первого Кубанского казачьего войска. В § 1 данной главы было показано, что кубанское казачество начало формироваться из среды тех же донских казаков-старообрядцев еще в последней четверти XVII в. В некоторых источниках конца XVII в. они уже прямо называются кубанскими казаками [80]. Самое значительное пополнение их рядов произошло во второй половине 1708 г. - после появления здесь отряда И.Некрасова и нескольких приехавших за ним групп с Дона. Возможно, что уже в 1710-1720-х гг. произошло объединение их в границах Кубанского казачьего войска (первого ККВ). Одно из оснований для данного мнения - переселение казаков-некрасовцев из Закубанья на правобережье Кубани, последовавшее после 1711 г.

После своего появления на Кубани в 1708 г. лидерство среди кубанских казаков весьма быстро захватил И.Некрасов, ставший, по всей видимости, первым войсковым атаманом. Имя же С.Пахомова, предводителя "старых" казаков, не упоминается в источниках после мая 1708 г.; возможно, вскоре после того он умер, либо не смог составить реальной конкуренции И.Некрасову. Подчеркнем, что будучи теснейшим образом связанными с этнокультурными традициями донского казачества, кубанские казаки переняли основные их элементы, включая выборность атамана и сбор казачьего круга. Высшую законодательную власть в первом ККВ осуществлял именно круг, ведавший всеми вопросами внутренней организации в войске: выборами и смещением атамана, есаула, наказанием членов войска (вплоть до смертной казни) и т.п. Войсковой атаман осуществлял исполнительную власть, причем должность эта по наследству не передавалась; хотя один и тот же человек (как И.Некрасов) мог занимать ее несколько раз подряд. На местном уровне, в некрасовских городках, бытовала та же система (станичные атаман, есаул, круг), подчиненная общевойсковым принципам управления. Являясь, однако, подданными крымских ханов, кубанские (некрасовские) казаки самостоятельно решали только те вопросы, которые входили в компетенцию войска, исключая, скажем, внешнеполитические сношения. К тому же в военно-административном отношении казаки подчинялись кубанскому сераскеру, что также накладывало свой отпечаток на характер принимаемых войсковым кругом решений. Войсковой центр у кубанских казаков, как указывалось ранее, располагался на Таманском острове в селении Хан-Тюбе.

Что касается таких войсковых атрибутов, как знамя и печать, то в первом Кубанском казачьем войске они имелись. Правда, в некоторых источниках (например, записках барона Тотта) говорилось о "знаменах Игнат-казаков" - возможно, речь шла о знаменах (значках) станичных казачьих обществ. Кстати, в Анатолии у некрасовцев (важнейшей составной Кубанского казачьего войска) имелось старинное (предположительно изготовленное на Кубани) знамя с чрезвычайно интересной символикой [81]. Оттиски войсковой печати, принадлежавшей некрасовской общине, были обнаружены нами в двух архивах - научном архиве Ростовского областного музея краеведения и Архиве внешней политике Российской Империи. Печать круглой формы, с круговой же надписью: "Войска Кубанскаго Игнатов Кавказскаго" и изображением парусного судна ("корабля Игната") [82]. "Московский вариант" печати выполнен довольно грубо, что косвенно указывает на давность ее изготовления. В любом случае текст убедительно свидетельствует о том, что на Кубани существовала аналогичная войсковая печать, но, возможно, первоначально с иным изображением (к примеру, оленем, пронзенным стрелой). Дело в том, что лишь с течением времени (но уже в XVIII в.) в казачьей среде набирают силу процессы, связанные с сакрализацией личности И.Некрасова. Вследствие этого произошли изменения в "языке культуры", в том числе войсковой атрибутике. В пользу мнения об устойчивом бытовании войсковой печати, поэтапном процессе ее создания и использования как символического предмета (рассматриваемого в контексте складывания войсковой организации, начавшейся в конце XVII - начале XVIII вв.) свидетельствует следующее: в конце одной из грамот кубанских казаков, перехваченных осенью 1709 г. "царицынскими служилыми людьми", шла запись: "К сей войсковой грамоте наша войсковая печать приложена" [РГАДА. Ф.111. Оп.1. 1709 г. Д.12. Л.7 об.].

Обращают на себя внимание многочисленные свидетельства "исторической памяти" некрасовцев относительно "Великого Войска Кубанского", лучшие традиции которого они сохранили в Османской империи. Речь, в частности, идет о процедуре созыва Круга, выборах атамана, разборе административно-хозяйственных дел, сборе казаков на войну и т.п. [83]. Причем, что интересно, данные некрасовского фольклора совпадают со сведениями путешественников, бывших у казаков на о.Майнос в с.Эски-Казаклар (Бин-Эвле) (см. подробнее главу 2). Известны имена, по крайней мере, пяти казачьих атаманов XIX - начала XIX в. - Ивана Куприянова, Красникова, Николая Пушечкина, Ивана Солтана, Семена Фотиевича Шашкина, а также войсковых старшин и есаулов [84], даты казачьих кругов в Турции - 1861 и 1871 г. Все это позволяет сделать вывод о том, что в коллективном сознании отразились в данном случае характерные особенности реальной (войсковой) организации кубанских казаков в XVIII в. При этом с полным основанием можно говорить о прямой преемственности военно-организационной культуры некрасовских казаков с аналогичной системой, существовавшей еще на Дону в XVII - начале XVIII в.

Пункт второй, касающийся происхождения этих казаков, предлагается выразить так: 1) некрасовские казаки - донские по происхождению, генетически связанные с верховым донским казачеством, о чем свидетельствуют исторические документы и труды отечественных филологов. В §1 главы 2-й уже говорилось о наиболее правдоподобном происхождении И.Некрасова из верхового городка Голубые, откуда родом и часть объединенного отряда повстанцев, якобы двигавшегося в августе 1708 г. к Есаулову городку. В сентябре 1708 г. казачий атаман П.Емельянов писал в своем донесении князю В.В.Долгорукому: "Сего сентября в 30 день ведомо нам войску учинилось, что з Дону Есауловской, Кобылинской и Нижне-Чирской станиц (верховых! - Д.С.) казаки, забыв страх божий... з женами и з детьми пошли к вору Некрасову на Кубань" [85]. Известный ростовский филолог М.А. Полторацкая еще в 1930-1940-х гг. говорила в своих научных изысканиях о совпадении некрасовского говора с верхнедонскими говорами, в том числе с говором ст-цы Голубинской [86]. Такого рода утверждения вполне согласуются с филологическими исследованиями О.К. Сердюковой - филолога также из Ростова-на-Дону [87]. В результате долголетнего и кропотливого специального анализа говора некрасовских казаков она пришла к выводу о том, что в силу хорошей сохранности можно установить его генетическую связь с конкретной разновидностью донских говоров, причем особое место занимало изучение фонетики, поскольку "именно фонетический строй языка (диалекта) является наиболее устойчивой частью его структуры и именно в нем проявляется своеобразие говора" [88]. Главный вывод О.К.Сердюковой звучит следующим образом: "Некрасовский говор отличается от нижнедонских говоров, но сближается с говорами станиц, расположенных по верхне-среднему течению Дона (выше впадения в Дон реки Чир). Таким образом, лингвистически подтверждаются исторические сведения о том, что основная масса казаков-некрасовцев происходила из станиц Нижне-Чирской, Есауловской... Голубинской, Пятиизбянской, а также станиц и хуторов, расположенных по притокам Дона, - Чиру, Хопру, Медведице" [89]. Немалый вес данному авторитетному мнению придают оригинальные первоисточники, в которых содержатся прямые указания на ст-цы Маноцкую, Верхне-Чирскую, Верхне-Каргальскую и др. (в том числе верховые) как места "выхода" новых групп донских казаков на Кубань в XVIII в. [90]. Таким образом, получен благоприятный результат междисциплинарного подхода, и в дальнейшем сулящего новые открытия.

Пункт третий, связанный с одной из главнейших характеристик данной части российского казачества: некрасовские казаки - создатели и последователи так называемых "заветов Игната" (возникших на Кубани уже в первой половине XVIII в.) и создатели особого рода исторических преданий, в составе которых эти "заветы" представлены. Дело в том, что именно "заветы" обусловили в значительной степени этнокультурное своеобразие донских казаков именно как некрасовцев. "Заветам" суждено было сыграть важную роль во многих событиях "некрасовской эпопеи": политическом расколе в первом Кубанском казачьем войске в середине XVIII в., долговременно негативном характере отношений казаков с липованами (дунаками), сравнительно поздней реэмиграции некрасовцев в Россию и т.д. Большая часть "заветов" стала известна науке благодаря многолетним трудам Ф.В.Тумилевича по сбору и публикации некрасовского фольклора [91]. "Заветы" представляют собой комплекс социокультурных нормативов, соблюдением (или нарушением) которых некрасовцы объясняли многие события своей жизни. Следует отметить, что их содержание находилось в полном соответствии с религиозными воззрениями казаков, что, безусловно, обеспечивало "заветам" дополнительную "устойчивость". Традиция приписывает создание "заветов" реальному историческому лицу - Игнату Некрасову, чей образ приобрел в казачьем фольклоре черты культурного героя. Однако внимательный анализ этих заповедей позволяет сделать предварительный вывод о том, что большая часть таковых была создана в некрасовской среде после смерти И.Некрасова, последовавшей в конце 1720-начале 1730-х гг. К числу "заветов" относились, в частности, следующие: 1) "царю не покоряться, до царя в Расею не возвертаться"; 2) чтобы "попох от Никона не принимали на службу"; 3) "чтоб казак на казака не работал"; 4) "чтоб держались друг за дружку, без разрешения круга, атамана не уходили из станицы"; 5) "чтобы молодые почитали старших"; 6) "казаки должны любить жен, не обижать их"; 7) чтобы "тайно помогали бедным, явно помогать должон круг"; 8) "чтобы с турками мы (т.е. некрасовцы. - Д.С.) не соединялись"; 9) "чтобы салтан против нашей воли казаков на службу не брал"; 10) "чтобы церквы не закрывались в Турции" [92]. Безусловно, "заветов" сохранилось гораздо больше. Касались они почти всех вопросов жизни некрасовцев в эмиграции, включая аспекты семейно-брачных отношений, хозяйственных занятий казаков, взаимоотношений с властями, окружающим населением и т.д. Преступающих эти строгие предписания ждало суровое наказание - изгнание из общины или смерть [93]. Непросто далось некрасовцам переселение в царскую Россию, чему серьезно препятствовал первый завет (о запрете реэмигрировать в Россию при царском режиме). Разгорелись ожесточенные споры между казаками; противники переселения при этом ссылались на традицию: "Игнат сказал: царизме не покоряться, до царя не возвращаться... Царь, он - царь. Не до царя надо идти, а дальше - уходить, а то москаль когти задерет!" [94]. Безусловно преданиям, как и "заветам", отводилось немаловажное место в создании и закреплении в массовом сознании автостереотипов, функционировавших как на личностном, так и на групповом уровне. Как и "заветы Игната", исторические предания формировали и обосновывали образ врага, чужака ("царизмы", турок, липован и т.д.). В конечном итоге все это обуславливалось наличием мифологического сознания, причем миф, как правило, выступал в качестве вненаучного знания, которое нельзя опровергнуть. Такого рода знание (которое мы рассматриваем на примере исторических преданий и "заветов Игната") выступало в глазах носителей данной культурной традиции не только как обоснованная реальность (пережитое), но и как часть наследия, созданного их предками (творение), подлежащего передаче следующим поколениям (в т.ч. восприятию молодежью самоназвания "некрасовцы"). В условиях конфликтной ситуации (понимаемой нами в широком смысле) некрасовцы находились в постоянном маргинальном (пограничном) состоянии, что было чревато cоциально-психологическими стрессами, возможностью раскола в общине и т.п. Поэтому создание и бытование исторических преданий и "заветов" было жизненно необходимым, нивелируя, на наш взгляд, остроту переживаний некрасовцами факта своего пребывания в эмиграции. Причем для казаков было безразлично, что "идеальное" (вымышленное) в этих произведениях зачастую превосходило по объему реальное содержание исторических событий. Для них было важно другое: следуя "Заветам" и преданиям, жили из предки. Факт следования старине означал сохранение "нормального" миропорядка в сознании адептов, а нововведения - перевернутость мира, его аномальность. Характерными в этом отношении следует считать слова одного из некрасовских казаков (1863 г.): "Так энто у нас повелось, такой адет (закон. - Д.С.) держим. Так, значит от отцов и прадедов повелось" [95]. Две главнейшие функции, таким образом, лежали в основе бытования данной части культурной традиции некрасовских казаков - этнообразующая и этнодифференцирующая.

Четвертый пункт определения, связанный с религиозными воззрениями некрасовцев, обозначен нами следующим образом: некрасовские казаки - старообрядцы-поповцы, характеризующиеся в связи с изменением своей церковной организации как: а) беглопоповцы; б) единоверцы; в) приверженцы Белокриницкой иерархии (или "австрийского священства"). Оставаясь беглопоповцами вплоть до конца 1870-х гг., некрасовцы постоянно искали для своей общины священников, принимая зачастую к себе "расстриг" и "запрещенных" со стороны РПЦ иерархов (например, епископа Анфима в 1753 г.). Столкнувшись, однако, с довольно часто неудачными поисками подходящих кандидатур, некрасовцы склонились к признанию единоверия (союзу старообрядцев с РПЦ при условии признания первыми духовного пастырства РПЦ, избрания священников из старообрядческой среды и гарантии сохранения всех дониконовских обрядов). Рукоположение в сан некрасовца И.Вощихина произошло в 1880 г. в Санкт-Петербурге при непосредственном участии митрополита Исидора. Уже в 1881 г. на Майносе была освящена единоверческая старообрядческая церковь во имя Успения Божией Матери, изображение которой сохранилось и на фотографиях начала ХХ в., и на церковной печати [96]. Что же теряли и что приобрели казаки-единоверцы после вхождения в лоно РПЦ? Признавая иерархию Синодальной Церкви, взамен они получали клир, обязавшийся служить по старым обрядам. Причем, не располагая зачастую возможностями для удовлетворения церковных нужд, казаки получали материальную поддержку из Священного Синода, православных монастырей, российских купцов-старообрядцев. Поэтому преимуществ, как видится, было гораздо больше.

В одном из источников второй половины XIX в. говорилось об "угрозах" со стороны молодых некрасовских казаков принять австрийское священство, если старики не предоставят им для венчания православного священника. Белокриницкая церковная иерархия была организована в 1846 г. в с.Белая Криница на Буковине (в то время - территории Австрийской империи) путем присоединения к православию Амвросия, бывшего Босносараевского митрополита. 29 октября 1846 г. в соборном храме Белокриницкого мужского монастыря состоялось присоединение его к православию посредством второго и третьего чина*. Так появились новый старообрядческий архиерей и новая старообрядческая иерархия. Вскоре митрополит Амвросий посвятил в сан епископа двух человек - Кирилла Майносского и Аркадия Славского, а впоследствии существенно расширилась география признания иерархии, включая территорию Российской Империи. Некрасовские казаки, заметим, долгое время активно сопротивлялись притязаниям по отношению к себе белокриницких иерархов. Например, инок Павел Белокриницкий рассчитывал на принятие ими священства на том основании, что в свое время майносцы оказали помощь Амвросию - во время бегства последнего из Константинополя. Очевидно некрасовцы были тогда временно увлечены идеей создания новой старообрядческой иерархии, что сулило им впоследствии существенные выгоды. Затем стали "выплывать" различия в церковных обрядах, Амвросия начали называть обливанцем, священников - еретиками. Дело в том, что одной из обрядовых особенностей Белокриницкой иерархии было обливание водой младенца при крещении, а не погружение его в купель, что признаваемо православными. Епископ Аркадий, пытавшийся привлечь казаков к тесному церковному общению с Белой Криницей, писал 26 января 1856 г. буквально следующее: "Только объяви, что перекрещивать от обливанца, то и готовься к последнему концу. Но сей подвиг еще не приспе" [97]. Жесткая позиция некрасовцев в отношении Белокриницкого священства оказалась долговременной. Так, В.Кельсиев в октябре 1863 г. писал епи скопу Кириллу: "К числу старообрядцев, не признающих нового белокриницкого священства за его греческое происхождение, принадлежат некрасовцы, живущие в Малой Азии, на берегу Мраморного моря, в селе Майнос" [98]. Далее он упоминал о горячей надежде казаков найти себе "епископа, великорусса происхождением и ставлением" с тем, чтобы тот постоянно обеспечивал их церковным клиром. Параллельно с присоединением части майносских некрасовцев к единоверию, другая их группа решилась все-таки признать новую иерархию. Ценные сведения по этому поводу содержатся в "Церковном Вестнике", изданном при Санкт-Петербургской духовной семинарии в 1879 г. Здесь (со ссылкой на известное "Новое слово") сообщалось, что к Белокриницкой епархии присоединилось "40 номеров" (очевидно, семей) майносцев, уже получивших себе священника [99]. Действуя довольно быстро, они параллельно с депутатами от будущих единоверцев направили в том же 1879 г. своих представителей в Москву к старообрядческому архиерею Антонию "за советами и сбором пожертвований" [100]. Кстати, кандидаты в священники избирались в среде этих некрасовцев точно так же, как у казаков-единоверцев. Известны фамилии некоторых священников начала ХХ в. - К.Пушечкина, К.Петрова.

При анализе событий, сопровождавших нововведения в религиозной жизни некрасовских казаков, следует учитывать несколько факторов, зачастую между собой не связанных, по крайней мере, внешне: 1) признание Белокриницкого священства подавляющей частью старообрядцев-липован, недругов некрасовцев; 2) решимость части майносцев ни при каких условиях не порывать со старыми церковными обрядами, на чем первоначально активно настаивали Константинопольский Патриархат и РПЦ; 3) присутствие среди локальных некрасовских групп в конце XIX-начале XX в. особой (на острове Мада в азиатской Турции), представители которой остались беглопоповцами, т.е. отрицали любую церковную организацию.

Пятый пункт определения выражен нами через отрицание: некрасовские казаки - не липоване (дунаки). Дело в том, что проблема соотнесенности данных понятий - одна из важнейших в изучаемой теме. В отечественной исторической науке утвердилось, к сожалению, мнение об их идентичности [101], что, на наш взгляд, исторической действительности не соответствует. Подобного рода высказывания априорны, бездоказательны; они противоречат довольно обширному корпусу соответствующих первоисточников. В результате специального их изучения автор пришел к выводу о том, что некрасовцы и липоване - суть отличные друг от друга этноконфессиональные группы русского народа. p><p class="date">Оба термина имеют вполне определенную семантику, чему, кстати, вовсе не противоречит тот факт, что иногда в российской делопроизводственной документации конца XVIII в. некрасовские казаки именуются липованами [102]. Что касается характеристик понятия "липоване", то мы, в отличие от В.А.Липинской [103], считаем, что этнический его ряд (русские-липоване) менее емок, чем конфессиональный (русские-старообрядцы). Поскольку старообрядчество, скажем в Румынии, никогда не представляло собой в религиозном отношении единого целого (поповцы, безпоповцы, приверженцы различных толков), то исторические обстоятельства сложились таким образом, что данный термин оказался своего рода объединяющим, нивелирующим (хотя бы внешне) вполне реальные религиозные различия среди староверов. Об этом еще в 1883 г. справедливо писал Ф.Кондратович: "Это название присвоено главным образом позднейшим великорусским переселенцам, также раскольникам, хотя не только липованам (филиппонам), но и всех согласий" [104]. Липованские общины чаще всего были религиозными, их члены не испытывали особой неприязни (тем более - по политическим мотивам) к российскому царизму. Л.С.Берг (1918 г.) называл липованами вообще всех старообрядцев-великоруссов, отмечая при этом, что в 1828-1829 гг. с берегов Дуная в Бессарабию переселились "около тысячи душ некрасовцев" [105]. А.Ф.Афанасьев-Чужбинский, путешествовавший по Южной России во 2-й половине ХIX в., описывая население "по обеим сторонам Днестра от австрийской границы до Черного моря", также выделял "великорусских старообрядцев, именуемых в Бессарабии липованами, а в Херсонской губернии пилипонами" [106]. В том же ключе следует рассматривать и высказывание Защука в книге "Бессарабская область" [107]. Таким образом, слово "липоване" оказалось неким квазитермином, в котором, однако, четко прослеживается этничность.

В свете всего изложенного логичным выглядит вопрос: вследствие каких причин и обстоятельств данное понятие оказалось связанным с некрасовскими казаками? Существует два аспекта: 1) формальная (непосредственная) связь, когда в работах некоторых авторов некрасовцы называются липованами (либо наоборот) [108]; 2) связь опосредованная, характеризующаяся перенесением особенностей жизни липован на некрасовских казаков [109], что также неверно. Яркий тому пример - точка зрения П.П.Короленко. Исследователь довольно тонко подметил разницу между "воинственным сословием" анатолийских некрасовских казаков и мирными раскольниками Добруджи, называвшимися липованами. Вызывает согласие понимание автором особенностей отношения тех и других к России, например, в следующей части: "Добруджинские раскольники не только не выказывали особенной неприязни к русскому народу, но сами еще шли навстречу русским войскам, бывшим на Дунае, предлагая свои услуги" [110]. И после этого П.П.Короленко пишет о переселении дунайских липован в Бессарабию в 1830 г. как о поступке некрасовцев! Начнем с того, что некрасовских казаков в то время уже не было в данной части европейской Турции (подробнее - далее). Вызывают серьезные сомнения сообщения и других авторов о том, что еще в начале XIX в. группы некрасовцев переселились в Бессарабию, в том числе в окрестности Измаила. У казаков, о чем мы уже говорили, существовало вековое недоверие к российскому царизму, подкрепляемое мощной культурной традицией (в виде тех же исторических преданий и "заветов Игната"). Поэтому в то время на возвращение в Россию они решиться не могли. Что касается дунайских старообрядцев, то они "жили именем некрасовцев", поскольку это было выгодно и, главное, престижно. Память об общении с некрасовцами сохранилась в названиях старообрядческих поселений в Бессарабии: Старая Некрасовка, Новая Некрасовка; в том, что липоване, жившие в 1-й половине XIX в. в дунайских некрасовских селах, выбирали себе атаманов и старшин [111]. Однако именно эти псевдонекрасовцы выступили в середине 1860-х гг. с инициативой перевода себя из казачьего положения в разряд "райя", христианского податного населения Османской империи, что было крайне негативно воспринято майносскими казаками-некрасовцами. Отныне липоване могли не тяготиться обязанностью воевать, тогда как для некрасовцев это являлось своего рода нормой жизни.

Ни одна липованская община не следовала в повседневной жизни "заветам Игната", что, как уже отмечалось, являлось важной характеристикой некрасовцев. По авторитетному мнению Ф.В.Тумилевича, среди преданий, записанных им от липован, вообще нет преданий об И.Некрасове, зато присутствует масса сюжетов об О.С.Гончарове, генерале Липене [112]. Сами дунаки говорили Ф.В.Тумилевичу, что они "позабыли об Игнате". Дальнейшему исследованию проблемы способствуют работы отечественных филологов, доказывающих существеннейшие различия между говором некрасовцев и говорами дунайских старообрядцев (в том числе липован). Не подлежит сомнению, что язык - одна из важнейших характеристик социокультурной общности, причем зачастую можно доказать географическое происхождение его носителей. В частности, исследование И.Д.Гриценко помогло установить, что говор рыбаков-старообрядцев дельты Дуная (в том числе липован - жителей бывших некрасовских поселений) не имеет ни одной из черт, которые характеризовали бы его как один из донских говоров [113].

Не менее важное обстоятельство заключается в том, что реальные различия между некрасовцами и липованами (дунаками) зафиксированы на уровне сознания (как личностном, так и групповом), этнической самоидентификации. Для некрасовцев характерна жесткая градация "мы - потомки донских казаков, некрасовцы" и "они - чужаки, дунаки, липоване". Весьма интересно в этом отношении предание "Дунаки от генерала Липена пошли". Превосходно зная о своем происхождении, казаки создали образ "культурного героя" своих антагонистов - генерала Липена. Подчеркивая их чужеродность по отношению к себе, некрасовцы обосновывают версию о том, что дунаков стали называть липованами "по генералу Липену" [114]. Фактически мы имеем дело с проявлением одного из поведенческих стереотипов, признаками которых являются относительность, субъективность, выраженность и направленность. Сама же структура стереотипа состоит из двух компонентов: когнитивного (содержания) и эмоционально-аффективного (отношения) [115]. Ярчайшее тому подтверждение - влияние стереотипов на взаимоотношения некрасовцев и липован. Причем очевидна взаимосвязь казачьего фольклора и непосредственных контактов между теми и другими. В частности, исторические предания способствовали созданию весьма специфического образа чужой этнической группы: "А какие они казаки - у них и корень не некрасовский. Дунаки они, липоване!" [116]. Произведения этого цикла были также направлены на подчеркивание (обоснование) своей исключительности: "Мы царизме не покорялись, а дунаки только за веру стояли. За границей нас некрасовцами, Игнат-казаками звали, их дунаками-липованами. Все дунаки - липоване. Наши казаки все грамотные были, такой завет у нас от Игната... а у них, дунаков, больше неграмотные. Липен им такого завета не оставлял. Мы попох учили, а то и убивали, когда они супротив Войска шли, а у них того не было" [117]. Отметим, что фольклор некрасовцев оказался долговременным по своему бытованию в казачьей среде, перешагнув границу XIX-ХХ вв., влияя при этом на взаимоотношения интересующих нас сторон. В.Ф. Минорский (1902 г.) свидетельствовал, что как только речь заходила о дунаках из с. Ени-Казаклар (Хамидие), то жители некрасовского с.Эски-Казаклар не могли "удержаться от самых крепких русских словечек по их адресу" [118]. В.Щепотьев (1895 г.) описывал эпизод, когда некрасовец-майносец не захотел находиться в одном помещении с хамидийцами и вышел из харчевни [119]. Примечательно, но известны случаи, когда сами липоване (дунаки) отрицали то, что они якобы некрасовцы [120]. Даже дети, не вникая подробно в суть проблемы, весьма нелестно отзывались о липованах (дунаках). Со слов Т.И.Тумилевич, как очевидицы событий, нам известен следующий случай. Когда девочку из некрасовских спросили, есть ли у нее жених, та со вздохом ответила: "Есть, да непутевый... - А что так? - Да из дунаков он..!".

Не вызывает сомнения, что в вековых и крайне своеобразных отношениях некрасовских казаков и липован (дунаков) следует видеть не только отголоски реальных исторических событий, но и результат воздействия вполне определенной части некрасовской культурной традиции на массовое сознание и поведение этой группы казаков. Возможно, некрасовцы сознавали, что от людей, в какой-то мере на них похожих, но фактически чужих, необходимо максимально отстраниться. Причем происходило это и вследствие ограничения (запрещения) контактов, и в результате целенаправленного создания (обоснования) отрицательного образа данной общности. После появления такого рода инноваций они закрепляются традицией (в том числе с помощью преданий и "Заветов"), выходят на уровень ценностных ориентаций, а затем становятся поведенческими стереотипами. Зачастую оценка своей группы носит завышенный (естественно, субъективный) характер. И тот факт, что часть липован, как и некрасовцев, являлись беглопоповцами, а другая часть - приверженцами Белокриницного священства, не мог существенно повлиять на изменение характера отношения казаков к этим старообрядцам. Приведенную нами систему доказательств о несовпадении семантики понятий "липоване" и "некрасовцы" подтверждают труды известного румынского ученого М.Маринеску. Занимавшийся долгие годы сбором и изучением фольклора румынских липован, он также пришел к выводу о том, что липоване - это русские старообрядцы, не имеющие к некрасовским казакам непосредственного отношения [121]. При этом автор совершенно справедливо разделил казачью и староверческую (т.е. собственно религиозную) эмиграции в Добруджу. И действительно, липоване появляются в европейской Турции гораздо раньше некрасовских казаков [122].

Все сказанное - пример того, как ошибаются те исследователи, которые, игнорируя соответствующие этнокультурные традиции некрасовских казаков и липован, выстраивают необоснованные версии (схемы) исторического процесса. На наш взгляд, нет никаких оснований для сведения воедино геополитических условий жизни этих староверов и казаков-некрасовцев, нивелирования особенностей маргинального (пограничного) состояния тех и других. Итак, можно сделать следующие выводы: 1) все данные говорят о том, что некрасовские казаки никогда не называли себя липованами; 2) под определение "липоване" попадают главным образом русские старообрядцы, религиозные характеристики которых нельзя свести к единому целому; 3) еще в XVIII в. липоване вступали в контакты с некрасовцами в европейской Турции, заселив впоследствии часть тамошних казачьих поселений; 4) некрасовцы являлись для липован более высокостатусной общностью, чем они сами, вследствие чего последние неоднократно пользовались по отношению к себе данным термином.

И наконец, несколько общих замечаний по поводу процесса и принципов образования понятия "некрасовцы". Вполне вероятной представляется связь возникновения данного этноантропонима с желанием казаков обособиться от окружающего (в том числе христианского) населения Кубани и дополнительно себя самоидентифицировать. В отличие от экзоэтнонима "липоване", данный аутоэтноним возник внутри сообщества кубанских казаков и, конечно же, уже в XVIII в. на территории Крымского ханства. Отметим в этом отношении роль "заветов" (см. подробнее п. 3 определения), в числе авторов которых, безусловно, был сам И. Некрасов. Обращает на себя внимание параллелизм словообразования антропонима "некрасовцы" с названиями некоторых старообрядческих толков: филипповцев, федосеевцев, капитонцев. Принятие имени и фамилии И.Некрасова (поскольку известен аутентичный термин "игнат-казаки") этими казаками в качестве самоназвания (а также признание равноправного их статуса наряду с другим самоназванием - донские казаки) было явлением глубоко обоснованным, семантически маркированным. Безусловна связь понятия "некрасовцы" с процессами сакрализации личности И.Некрасова (не в последнюю очередь вызванными к жизни исключительнейшей его ролью в судьбе кубанских казаков), защиты и сохранения казаками своей самобытности; с формированием новых поведенческих стереотипов, многие из которых бытуют и поныне. Впоследствии данный выбор обосновывался (поддерживался) традицией и пересмотру в форме отказа не подлежал. И хотя А.В.Елисеев, побывавший у некрасовцев на Майносе в 1880-х гг., писал, что "майносец, как ни далек он от России и от всего русского, прежде всего считает себя русским и с гордостью носит имя это" [123], данное обстоятельство говорит, скорее, о резком усилении интереса казаков к России, нежели их стремлении забыть славные доно-кубанские казачьи традиции. Некрасовцы всегда с гордостью носили свое древнее имя, но не формально передавая его из поколения в поколение, а воспитывая своих потомков некрасовцами.